У стен Ленинграда
Шрифт:
Земля судорожно встряхивалась и звонко гудела.
— Идем к пулеметчикам в дот, — предложила Зина. — А то здесь, чего доброго, осколком пристукнет.
Но в это время через линию фронта совсем низко пролетели наши штурмовики, повыше в небе появилась добрая сотня бомбардировщиков, с большим числом истребителей. Небо гудело, озаряясь вспышками разрывов снарядов. Бомбовозы летели не торопясь, словно любуясь суровой панорамой боя наземных войск, высматривая нужное место, где бы в нее внести нужную поправку.
Где-то совсем близко послышались сильные взрывы. Со стенок траншей
— А-а! Сергей привел своих снайперов на подмогу. — Они играли в подкидного. — Сергею у нас не везет: не успеет сесть, опять в штрафники попадает. — По условиям игры проигравшая пара товарищей не имела права садиться, а стоя выжидала своей очереди, чтобы еще раз сразиться.
— А ты, Гаврила, поначалу выиграй, а там и ершись, — ответил Найденов, усаживаясь за стол.
Солдаты всячески старались отвлечься от грохота, заглушить душевное волнение в азарте игры. Они смеялись, подтрунивая друг над другом, но бледные лица и дрожащие руки выдавали их волнение.
Гаврила держал веером в руке карты и отбивался от нападения Найденова:
— Ну-ну, давай еще! Что, нет? А садишься играть.
— На, прими, хвастун, туза валетом не убьешь. Вдруг взрывная волна сорвала в тамбуре дверь с петель и ударила о стенку дота. Карты, словно галки, взлетели на воздух и, будто намоченные, прилипли к потолку, а затем попадали на пол.
— Гаврила, закрой дверь, а то сквозняк. Насморк получишь, ты ведь у нас квелый, — сказал Найденов, собирая на полу карты.
— У меня, Сережа, есть испытанное средство от насморка: в баньке хорошо попариться, сто пятьдесят граммов русской горькой да под одеяльце к женушке. Как рукой снимет.
— А ты хрен с редькой не пробовал?
— А что?
— Помогает от простуды.
Дверь была навешена, словесная перестрелка кончилась, игра возобновилась. Время — одиннадцать часов десять минут. Где-то рядом с дотом разорвался снаряд, с потолка посыпался песок. Теперь земля больше не звенела, а, словно тяжело больной человек, протяжно стонала.
— Фу ты, дьяволы, какие неосторожные люди, эти артиллеристы: моей даме запорошили глаза, — сказал Гаврила, стирая рукой пыль с карт.
Зина, усевшись на коробки с пулеметными лентами, пришивала пуговицу на полушубок. Рядом с ней сидел пожилой солдат в гимнастерке, густо дымя самокруткой. На его лице застыла глубокая задумчивость. Зина пришила пуговицу, завязала узелок, затем быстро зубами перекусила нитку:
— На, надевай, а то ходишь с распахнутыми полами.
— Спасибо, Зиночка. А я, глядя на тебя, как ты шьешь, дочь вспомнил. Солдат надел полушубок, застегнул его на все пуговицы и взял в руки автомат.
Вдруг в дверь дота просунулась голова часового:
— Ребята! На Пулковских наши пошли в атаку.
— Хэ-хэ! Братцы, вот оно веселье началось, а ты, Сережа, скучаешь! вскакивая с места, прокричал Гаврила. — Пулемет к бою!
Сталкиваясь друг с другом в узком проходе двери, солдаты спешили
— Гвардейцы Масленникова пошли в атаку! — послышался чей-то восторженный возглас.
— Слышим, слышим, дружище, не мешай, — сказал Сергей.
Каждому хотелось запечатлеть в памяти эту торжественную, долгожданную минуту. Никто из бойцов не обращал внимания на близкие разрывы снарядов и мин, все как очарованные смотрели в сторону Пулкова, где, по-видимому, уже шла рукопашная схватка.
До позднего вечера мы простояли в траншее в ожидании приказа для атаки, но его не последовало, и бойцы и командиры, разочарованные, разошлись по укрытиям.
— Черт возьми, что же это получается? Мы тут отсиживаемся, а соседи дерутся! — в недоумении воскликнул Найденов, доставая из кармана кисет.
— Гвардейцы они, Сережа, вот им первым и поручили начать атаку, ответила Зина, разливая по кружкам чай.
— «Гвардейцы», «гвардейцы»! Что же, по-твоему, они не такие люди, как мы? Им — честь и слава, а мы — подожди…
— Сережа, командованию лучше знать, кому и где начать атаку. Зачем спорить?
— Обидно, Осип, ведь мы тоже готовились.
— До Берлина еще далеко! Пей чай да давай сразимся в подкидного, предложил Гаврила.
Найденов, не отвечая товарищу, держал в своих ручищах кружку и, шумно хлюпая, пил. Глаза снайпера поблескивали недобрым огоньком. Он торопливо допил чай, молча сунул кружку в вещевой мешок, взял из пирамиды винтовку, сунул в противогазную сумку несколько гранат-«лимонок» и ушел в траншею.
— Вот еще дал бог мне беспокойного ребеночка, того и гляди, один на фрицев полезет, — сказал Гаврила, уходя вслед за Найденовым.
Во второй половине ночи семнадцатого января вражеская крупнокалиберная артиллерия прекратила обстрел наших рубежей. Продолжали вести огонь лишь мелкие пушки и пятиствольные минометы. Всю ночь до наступления рассвета наша артиллерия вела с ними артиллерийскую дуэль. На Пулковских высотах шум боя медленно уходил все глубже и глубже в расположение противника.
Чаще и громче слышались выкрики бойцов: «Почему мы не начинаем атаки?»
Днем семнадцатого января в батальоне состоялось партийное собрание. Майор Круглов объяснил нам, что по замыслу нашего командования ломоносовская группировка при поддержке моряков Кронштадта должна взломать оборону противника в районе Старого Петергофа и станции Котлы, развивать наступление по направлению Русско-Высоцкое, где и должна произойти встреча с войсками корпуса Масленникова, ведущими наступление на Красное Село — Ропшу. Когда эта встреча произойдет, нам будет известно. Окруженную группу вражеских войск на побережье Финского залива надлежит уничтожить нам. Остается только ждать приказа.