У стен Ленинграда
Шрифт:
Найденов и я зашли в снайперский окоп вблизи насыпи железной дороги Ленинград — Лигово. Я открыл бойницу, Сергей стал разжигать в печурке дрова. В этот ранний час зимнего утра в морозном воздухе кружились редкие пушистые снежинки. Они то спускались низко-низко к земле, то вдруг, подхваченные легким, еле уловимым дуновением ветра, взлетали ввысь.
В условиях обороны мы разучились ценить эти минуты затишья. А как они дороги человеку в затяжных боях!
К нам в окоп пришли Романов
— Здорово, снайперы! Какие новости?
— Хвастаться нечем. Ни одна фашистская морда не высовывается, — ответил Найденов, поднимаясь, чтобы уступить место на скамейке гостям.
Строева молча тронула меня за руку, я уступил ей место у перископа. Романов достал из кармана вышитый бархатный кисет:
— Закурим, ребята.
— Кто это вам, товарищ командир, такой шикарный кисет смастерил? Ты, Зина? — спросил Сергей. Строева отрицательно покачала головой.
— Не угадать вам, ребята, чьи руки шили и вышивали этот подарок.
Романов умолк. Он внимательно, словно впервые, разглядывал кисет. В эту минуту, верно, мысли и сердце его витали далеко от нашего окопа.
— Его подарила мне одна сибирячка. Вот возьму в руки кисет, а мысленно вижу перед собой эту милую девушку, ее руки, озабоченное лицо, проворные пальцы, держащие иглу с шелковой ниткой. Думала ли она, далекая незнакомка, за шитьем этого кисета, что он пробудит в душе солдата?
Найденов бережно взял кисет, осторожно запустил в него два пальца, достал щепотку табаку и, возвращая подарок командиру, осторожно провел пальцами по темно-голубому шнурку, на концах которого висели две розовые кисточки. Казалось, что он гладил натруженной солдатской рукой нежную девичью руку. Не обращаясь ни к кому из нас, он сказал:
— Доброе сердце у русских женщин, спасибо им за все.
Вдруг Строева предупреждающе подняла руку:
— Слышите? — Она склонила набок голову, напряженно вслушиваясь.
Мы насторожились. Слух уловил отдаленные орудийные выстрелы. Я думал, что это очередной обстрел Ленинграда, но разрывов в нашем тылу не было. Романов взглянул на часы:
— Восемь двадцать. Это форты береговой обороны Кронштадта проводят очередную дезинфекцию тылов противника.
Командир роты заторопился уходить:
— Заговорился я с вами, ребята, а мне еще нужно заглянуть к пулеметчикам, все ли у них в порядке. Сергей, проводи меня.
Это была уловка Романова: он уводил с собой Найденова для того, чтобы Зину и меня оставить наедине.
Строева тоже это поняла. Когда мы остались одни, она тихо сказала:
— Иосиф, прости меня, если можешь; у меня не хватило сил сразу, как узнала о гибели Володеньки, сообщить тебе об этом.
— Что ты, Зина, могу ли я на тебя обижаться?
Я не мог оторвать глаз от родного мне лица, с которого стерлись черты горя. Две раковинки ровного носа размеренно расширялись и вновь опадали. Черные длинные ресницы сомкнувшихся век по-детски вздрагивали…
Чтобы не нарушить минуты отдыха подруги, я на носках осторожно отошел от бойницы и стал греть руки у огня.
Теперь уже ясно была слышна орудийная канонада в направлении города Ломоносова. Это было началом разгрома немецко-фашистских войск под Ленинградом. Первые выстрелы, возвестившие о начале полного изгнания гитлеровцев из-под Ленинграда, были предоставлены ломоносовской группировке, а спустя несколько минут началась общая артиллерийская подготовка наступления.
В эту торжественную и суровую минуту я не мог не разбудить Зину. Мне хотелось, чтобы и она увидела ту силу огня, с какой обрушилась на противника советская артиллерия. Глаза Зины заискрились радостью.
— Наступление!.. — порывисто крикнула она. Мы вдвоем выбежали в траншею.
От передовой линии фронта до Ленинграда все поле было окутано дымом от орудийных залпов. К нам подбежал Найденов:
— Ребята! Началось! Когда же наш черед будет? Как бы нам не прозевать танки.
Строева взяла за локоть Найденова:
— Увидим, Сережа, мимо нас не пройдут.
Один за другим красноармейцы выходили из укрытий. Все они, как по команде, глядели сначала в сторону Ленинграда, а затем на траншеи немцев, над которыми все выше поднимались к небу волны дыма. Был здесь и пулеметчик Гаврила. Солдаты любили его за доброе, мужественное сердце и острую шутку. В пулеметном расчете он заменил Максимова, раненного в ночной перестрелке. Хотя Гаврила и хорошо ориентировался в обстановке, он все же спросил:
— Интересно, почему немцы не стреляют?
Сергей удивленно взглянул на него:
— Да ты, никак, очумел? Не видишь, что ли, как оглушила их, чертей, наша артиллерия? Подожди, очухаются — начнут.
— Тогда, чего же мы ждем, не идем в атаку?
— У ротного командира спрашивай.
Над головами совсем близко проносились снаряды. Пришлось держать шапку, чтобы не сорвала ее с головы воздушная волна.
— Что, ветерком продувает, а? — смеясь, спросил Найденов Гаврилу, который двумя руками ухватился за ушанку.