У входа нет выхода
Шрифт:
Гавр бросился к ней, обнюхивая руки. Присев на корточки, Рина поцеловала зверя в морду, предварительно протерев гигиенической салфеткой участок около носа.
К поцелую Гавр отнесся спокойно, а вот салфетку, обнюхав, сожрал, долго и вымученно глотая.
Когда Рина вернулась в ШНыр, там стучали ложки. Из кухни доносились дружелюбные проклятия Суповны. Ближе к концу завтрака Даня заглянул в чашку:
– Я понимаю, господа, что у некоторых мое сообщение вызовет нездоровый смех, но я выпил чай с вермишелью! Никто не хочет раскаяться?
Раскаиваться
Фреда презрительно заиграла бровями. Она считала Сашку спортсменом. Спортсмены же, в представлении Фреды, ужасные люди, которые «еще» пишут как «исчо», «ищу» и «хочу» – через «ю», а про остальное можно и не говорить.
Распахнулась дверь. Алиса подняла голову, что-то увидела и мокрым пальцем перестала рисовать на столе виселицу. В столовую ворвался Ул. Лицо у него было красное, мятое, застывшее. Страшное. Не заметив, бедром задел стол с горой пустой посуды. Полетели тарелки. Что-то крикнул выскочившей на грохот Суповне.
В следующий миг, срывая фартук, Суповна уже куда-то бежала. Рина с Сашкой кинулись следом.
Аза лежала в своем деннике в пегасне. Все тело было сведено, а ноги неестественно выпрямлены. Губы и ноздри – в розовой пене. Но Рина смотрела даже не на ноздри, а на ее прекрасные крылья. Забрызганные грязью, раскинутые, забитые соломой, они лежали теперь как нечто ненужное, не имевшее к лошади никакого отношения. Кто-то, не заметив, наступил ей на маховое перо. Аза судорожно вздохнула и все. Даже крылом не шевельнула.
По кобыле ползали мухи. Лезли в глаза, в уши, под хвост. Яра, сидя на корточках, прогоняла их, но мухи даже не пытались притвориться, что улетают.
– Налезли в денник! А ну геть отсюда! – крикнула Суповна, как котенка выбрасывая из денника Вовчика. Сила у Суповны была немереная. Говорили, что ее лев на нерпи вообще не требует перезарядки из-за близости сокола.
Суповна с Кавалерией опустились рядом с Азой на колени.
– Прихожу к ней с утра – и вот! – жалким голосом сказал Ул.
– Успокойся! Что ела вчера? Где паслась?
– Я выводил ее к речушке. Ночью. Часа на два.
– За ШНыр? – строго спросил Кавалерия.
Ул кивнул. Речушки Зарянки не значилось ни на одной серьезной карте. Узкая как ручей, она рассекала луг с западной стороны. Трава на склоне была редкостная, в человеческий рост. Выводить пегов за территорию ШНыра запрещалось, но искушение было большое. Как старшим шнырам за это ни влетало, они все равно ночью водили туда лошадей.
Кавалерия кратко выдохнула в нос, но ничего не сказала. Ул и так наказан.
– Может, съела что? На опой не похоже, – спросила она у Суповны.
Та, мотнув головой, навалилась на Азу. Ощупала грудь, живот, пах. Что-то обнаружила на задней ноге, распутала, потянула. Аза моргнула от боли, прижала уши. В
– Не видел, что ли? Она ж должна была хромать!
Ул мотнул головой. Схватил проволоку, с досады хотел вонзить колючки себе в руку. Суповна ударила его костяшкой пальца в лоб. Больно.
– Совсем одурел? Свалиться хочешь? А за Азой кто ухаживать будет? – встала и, перешагнув через лошадиные ноги, вышла из денника.
Яра догнала Суповну у дверей, что-то спросила, волнуясь. Рина услышала, как Суповна ответила:
– Столбняк у нее… А я откуда знаю? Что я, гадалка? Кобыла молодая, чухается пока… Была бы старше, так я б и возиться не стала. Только животную мучить.
А Яра все бежала за Суповной, ловя ее за рукав и надеясь на чудо.
– Откуда она все знает про лошадей? – шепнула Рина, наклоняя к себе длинную Надю. В седле она Суповну никогда не видела. Да и в пегасне редко.
– Она же цирковая… В шатре родилась… Двадцать лет с цирком ездила, – сказала кухонная девушка Надя. В ее тоскливых глазах стояли вечные кастрюли.
Потянулись часы. Ул и Яра не выходили от Азы ни на минуту. Кобыла не умирала, но и лучше ей не становилось. Только мухи ползали по запавшим влажным бокам и путалась в крыльях грязная солома.
В конце обеда Кавалерия решительно вошла в столовую, но направилась не к своему столу, а к новичкам.
– Добрый вечер! – сказала она голосом, каким сотрудники милиции обычно говорят: «Пройдемте!» – Период адаптации закончился. Сегодня вам выдадут нерпи, куртки и шнепперы. Утром жду вас в 101-й аудитории. Ровно в девять нуль-ноль, как говорит Кузепыч. Предыдущих ста аудиторий искать не трудитесь. Их не существует. Сто первая – единственная большая аудитория на первом этаже!
– А кто тут преподает? – мгновенно отозвалась Фреда.
– В ШНыре каждый преподает то, что у него лучше получается, – холодно сказала Кавалерия. – Макс – стрельбу и рукопашный бой, Родион – разведку и выживание, Ул и Яра – верховую езду, пролетки, подготовку к ныркам. Кроме того, у вас будет еще один педагог… Сейчас его в ШНыре нет. Но об этом позже.
Фреда все никак не могла угомониться.
– А вы сами что преподаете?
– А я преподаю абстрактное ля-ля! – сказала Кавалерия и зорко огляделась, проверяя, не считает ли кто-то на самом деле, что все так и есть.
Рине это напомнило их учительницу по географии, которая обо всех континентах рассказывала с таким укоризненным и обиженным напором, точно сама открыла их в прошлую пятницу. «А теперь слушайте старую дуру, как она будет бредить!» – начинала географичка урок и заканчивала его со звонком одной и той же фразой: «Но вам, конечно, на все на это наплевать!»
Хотя думала Рина про себя, Кавалерия резко повернулась к ней.
– Я что, похожа на училку? Говори правду, чтобы мне не было обидно! – прищурилась она.