У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
По ту сторону двери ждал Иоанн Хрисавиди — с тазом, полотенцем и кувшином свежей воды. Князь умылся и освежился. Хрисавиди покорно склонился:
— Государь, царь прислал человека с приглашением в сенат.
— Хорошо. Приготовьте платье.
— Готово, государь.
Кантемир прошел через гостиную и вступил в свой рабочий кабинет. Иван Ильинский был уже на месте и возился с пачкой старых документов. Увидев своего господина, юноша встал и учтиво поклонился.
С помятым лицом и усталым взглядом Кантемир некоторое время бродил из угла в угол, словно в одиночестве. Затронул хитроумным вопросом молодого секретаря:
— Много басен слыхивал ты, Иван?
— Немало, сударь.
— Сейчас услышишь еще одну. Раскрой же уши и внемли. Раскрыл?
— Да, сударь.
— По словам людей суеверных, если приснилось нечто вещее, достойное памяти, не гляди, пробудившись, в окно, ибо тотчас же забудешь свой сон. Я поступил нынче наоборот. То есть, пробудившись от сна, поспешил к окошку, радуясь святому солнечному лучу. И сновидения этой ночи, вместо того чтобы исчезнуть, предстали передо мной с новой ясностью. Но вот какой привиделся мне
— Я есть — я сам.
— Легко сказать. Но что есть оно, наше я? Послушай же, что было в моем сне далее. Говорю тому диаволу: «Человек — словно поле: на добром семена дают всходы и взрастают плоды, сухое и каменистое остается бесплодным». Он же стал меня поучать, сдавив шею лапами: «Спеши жить, Митрюха, ибо времени у тебя осталось мало». Что бы это значило, Иван?
Иван Ильинский, привыкший к странным речам своего князя, на этот раз забеспокоился:
— Ваше сиятельство, все это значит, что снадобья Михаила Скендо не достигают своей цели.
— Полагаешь, я болен? Призвать, может быть, попа, чтобы почитать мне из требника?
— Не гневайтесь, сударь, за дерзость. Но не в попе и требнике ныне нужда. Нужен толковый лекарь, узнающий людские хвори безошибочным чутьем, как чует хитрый лис добычу в курятнике; нужен врач, способный уразуметь и объявить, какова природа той болезни, которая то вылезает из тайного логова и охватывает ваше высочество, то прячется, чтобы потом появиться опять... И с каждым разом — с большей силой. Я осмелился бы советовать пригласить искусного медика императорского двора.
— Быть по сему, Иван! — одобрил Кантемир. — Пусть придет после моего возвращения из сената!
С письменного стола князю лукаво подмигнул чуть пожелтевший листок бумаги. Кантемир извлек его накануне вместе со стопкой других бумаг, слежавшихся в старинном сундуке, и он, наглец, расправился, очистился от пыли и бросил хозяину вызов чередою латинских букв: «Куранус», то есть «Книга о коране», Кантемир сам начертал их семь или восемь лет тому назад, когда по просьбе Берлинской академии написал «опускулум» о турках. Увязнув в других занятиях, он забыл о своем «опускулуме». Вчера же, после ухода царя, князь достал это небольшое сочинение и торопливо его перелистал. Вместе с другими материалами оно будет использовано при написании книги о магометанстве.
Кантемир окунул перо в чернила и, нагнувшись над столом, стоя дописал крупными буквами, с расстановкой: «Книга-система, или состояние мухаммеданской религии». Хотел было выпрямиться, но тело внезапно прожгли острые молнии, закружившие перед взором вихри ярких искр. Когда ему пришлось испробовать такое в первый раз, Михаил Скендо заверил князя, что ничего страшного в этом нет, и что, едва он выпьет необходимые отвары, все исчезнет само собой, словно утренняя роса с цветов. Скендо — прекрасный знаток внутренних неурядиц человеческого тела. Но еще более преуспел в похвальбе. Ибо чего стоит лекарство, дающее тебе временное облегчение и снова бросающее в пропасть недуга? «И потом, когда скажешь ему прямо, он еще смеет яриться: ложись-де в постель и отдыхай. Есть ли разум у тебя, сударь мой и врач? Могу ли я без конца валяться в постели? Не видишь разве, сколько мне надо еще сделать. Политические дела и сенаторские обязанности отнимают много времени. Дела хозяйства — тем более. Научные исследования требуют продолжения, сочинения — завершения. С каких пор все пытаюсь окончить книгу о генеалогии боярских семейств Молдавии! Все нет времени: книга отложена, пока вновь не настанет ее черед. Сейчас пишу «Хронику». Нет дня, чтобы я не думал о ней, чтобы не пробирался на ощупь по пещерам и безднам памяти, чтобы добыть хотя бы отрывок мысли, хотя бы осколок фразы... И если ночь застает меня перед пустою страницей, я готов повторять слова императора Тита: «Дием пердиди!» — «Потерянный день!» Ведь так говорил он о дне, проходившем без того, чтобы он успел сделать доброе дело. А ты, заботливый лекарь мой, стремишься уложить меня в постель и спеленать в ней компрессами. Очарование фантазии, конечно, не в силах тебя покорить. Ведь ты холоден ко всему, как холодна сама природа, отдающая нас равнодушно во власть недугов. И не станет болеть у тебя голова от того, написал ли я трактат о жизни римлян в Валахии, затем также в Мезии, Фракии, Македонии и в Греции, от Исаакия Ангела и до Иоаниса Дуки; или книгу о татарском ханстве в Крыму и начале царства алиосманов [103] в Азии; или об отделении романо-валахов от Византийской империи и о войнах, которые вели римляне с греческими царями. О тех также войнах, что велись с латинцами после взятия ими Цареграда. Наконец — о правлении Хриса, господаря куце-влахов в Греции и об утверждении греческих царей в Никее и иных местах. И мало болит твоя голова о тех повествователях истории, которые воистину не историки, но баснописцы и лжецы. Я же противу них воздвигнуть обязан оплот из крепких доводов, ибо, если даден беспутному делу путь, многое беспутное по нему пройти может; я должен развеять по ветру их пустые измышления подобно тому, как пламя уничтожает и развеивает солому. Ведь вот ходит по свету такая басня за подписями некоего Симеона Инока да некоего Евстратия, коий был третьим логофетом при дворе родителя нашего Константина-воеводы, о том, что молдаване якобы произошли от римских каторжников. И при этом лживо твердя, что взяли они-де сию выдумку из Венгерской хроники. Мы же, сколько было в наших силах, рассмотрели труды всех историков, писавших о венгерских
103
Турки.
В сенате царила необычная суета. Помимо ближайших советников царя вокруг аудиенц-зала толпились видные генералы и полковники, целые стаи канцеляристов с перьями за ухом, служащие коллегий иностранных дел и коммерций. В семь часов утра сенаторы заняли свои места в широких креслах большого зала, военачальники — на стульях с деревянными спинками, а служилый люд помельче — на диванчиках вдоль стен. Канцеляристы пробовали ногтями остроту перьев, краешком глаза посматривая то на дверь, то на пустое кресло во главе стола. Песочные часы, обычно стоявшие на виду на каждом заседании сената, оставались на шкафу в углу. Рядом со шкафом возвышалась деревянная подставка с записанными на табличке правилами поведения во время разрешения государственных или частных вопросов. Сегодня эти правила не понадобятся. Сегодня господа подчинят свои страсти верховной воле того, кто не терпит, да и не знает кого-нибудь иного над собою, кроме всемогущего господа.
Петр вошел быстрым шагом: его появление словно объединило пространство зала и вдохнуло в него жизнь. Брови царя мрачно сошлись, взоры внушали страх. Под его пристальным взглядом мгновенно воцарилась тишина.
— Господа сенаторы! — сказал Петр, движением век отгоняя до тех пор угнетавшие его мысли. — Господа генералы! — усы царя дернулись, лицо зло исказилось. — Прошу особого внимания к сообщению господина канцлера Гавриила Ивановича Головкина!
Головкин с достоинством поднялся и в ту же минуту из-за своего столика встал обер-секретарь Анисим Яковлевич Щукин. Сухо щелкнув пальцами, он поднял на ноги двух своих писарей, Ефимова и Пелехина. Оба взяли в руки по деревянной рейке длиной в человеческий рост, сам же Щукин поднял широкий полотняный свиток. Прикрепленный горизонтально к рейкам и осторожно поднятый повыше, свиток стал разворачиваться в огромную карту, покрытую разноцветными неровными линиями и расчерченную множеством стрелок, красных и синих. Посередине полотна извивалась река Волга до самого Каспийского моря. По бокам ее виднелись уезды и города, прилегавшие к реке, и далее — кабардинские, дагестанские земли, и Кавказские хребты, и Черное море, и крепости Дербент и Баку, и вся Персия, и иные просторы, до Стамбула и Бендер-Аббаса. Когда карта развернулась до конца, намерения царя стали всем ясны. Поднялось глухое волнение, но никто не проронил ни слова. Петр откашлялся в кулак и улыбнулся канцлеру краешком губ.
Гавриил Иванович провел ладонью по лицу, сверху вниз, словно снимая напряжение, осветил морщинистый лик живым блеском умных глаз и приблизился к карте, уверенно постукивая по башмаку лакированной указкой. Сообщение канцлера не было новостью для Дмитрия Кантемира. Оно касалось мятежей и неурядиц в Персии, неприятностей шаха Гуссейна, разорения Шемахи, убиения и ограбления российских торговых гостей. Окончив, Головкин со скромным удовлетворением отступил на свое место. Затем указка попала в руки графа Петра Толстого и снова начала переходить от одной точки на карте к другой. Дипломат и искусный коммерсант, Петр Андреевич пересчитывал дороги и тропы к дальним городам с той же легкостью, с какой добрая хозяйка пересчитывает гусей. Граф помнил наизусть такое количество чисел и имен, что только их перечень вызывал у слушателя головокружение. Граф рассказывал, кто и с какой страной ведет торговлю, где и что покупает и продает, сколько и в каких деньгах платит за товар и какой получает прибыток. Хорошо торговать тому, у кого на плечах голова имеется; хорошо иметь в кармане рублик, да знать при том, что с ним делать. Что гласит закон торговли? Покупай задешево да продавай задорого. Деньги же у нашего брата воде подобны: текут между пальцев, так что и не почувствуешь. Поглядите, господа, на турок, армян, англичан, венецианцев: у них-то денежки промеж пальцев не текут. А потому перепадает и то, что им не должно доставаться. Мы, к примеру, для корабельного строения везем лес с самых чертовых куличек, из европейских стран, и кланяемся таможенникам, и платим сборы. Шерсть привозим из Исфагани и Турции, иное — из других мест. Теперь господа, сделайте милость, взгляните-ка вот сюда. Откуда берут турки шерсть или шелка, которые продают нам? Из-под нашего же носа, из персидских провинций вдоль берегов Каспия. Это мне известно от разных людей. О том же свидетельствуют в донесениях Артемий Волынской, астраханский губернатор, и Андрей Лопахин, и Семен Авраамов, и Иван Неплюев, резидент при Оттоманской Порте. Только из одного Гиляна турки доставляют каждый год до тридцати тысяч пудов шелка. И платят за каждый пуд от семидесяти до девяноста рублей...
Разъяснения Толстого заняли целых три четверти часа. Царь не прерывал его ни единым словом или возгласом. Как повернулся к карте, так и застыл, погруженный в раздумье. Затем, выйдя из оцепенения, Петр негромко сказал:
— На чужие земли не зарюсь. Желал бы помочь Гуссейну. Как соседи поспешают отовсюду на помощь к соседу, чей дом объял пожар, так и державы долженствуют вставать плечом к плечу, дабы гасить огонь измены и мятежей. Но желаю сатисфакцию получить от грабителей Дауд-бека и Сурхая. Совершив нападение на Евреинова и других купцов наших в Шемахе, они нанесли урон моей чести. И прощения по сему делу не просили.