У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Обдумаю сие, отец.
— Обдумать надобно, конечно, только особенно колебаться не следует. Дошел до меня также слух... будто ты... будто есть у тебя склонность к княжне Руксанде... В деле сем тоже не надо колебаться да раздумывать... Это путь... к самой верхушке холма...
Веки боярина опустились, отяжелев. Губы еще шевелились, но слов уже нельзя было разобрать.
Боярин уходил в небытие.
Замкнувшись в своей печали, спафарий прошел по саду, спустился к источнику в долине. Никого вокруг не видел, ни на чьи поклоны не отвечал. В усадьбу возвратился поздно, по-прежнему мрачный.
— Где Илие Кырлан? — спросил
Кырлан не отвечал. Вместо него примчался другой слуга, Стан.
— Где же Илие?
— Не знаю, господине.
— А в комнатах?
— Нет его там, господине. И на конюшне нет. Ни его, ни коня.
«Недобрый знак?» — подумал спафарий.
— Ларец-то мой с принадлежностью — на месте?
— На месте, хозяин. Перо, бумага, чернильница.
— Неси все сюда!
«Куда мог деваться Кырлан?».
Четверть часа спустя он сидел за письмом к Константину Басарабу Старому, пребывавшему в Польше.
V
Василе Джялалэу со слугой уехали к полудню, в простых суманах и на невидных конях — чтобы не бросаться в глаза. Кантакузино, Караджя и Паладе сотворили крестное знамение у изголовья умирающего, поцеловали распятие в руке отца Нектария и поспешили каждый по своим делам, к своим вотчинам. Боярин Гавриил, как ни слаб, протянет еще невесть сколько времени, когда же наступят его последние мгновения, Апостол разошлет гонцов, и они сумеют вовремя прибыть, чтобы поставить ему по свечке. Старик все еще корчился в агонии. Изредка приоткрывал глаза, но не узнавал уже никого. Белый голубь метался в своей клетке, просясь на волю.
В тени старой яблони в саду Николай Милеску читал на греческом истории Геродота о войнах эллинов и персов, книгу, которую хотел переложить на молдавский язык. Взор боярина скользил по буквам и строчкам, но мысли блуждали далеко, в беспорядке и растерянности.
«Суета сует и всяческая суета...».
Что делает он сегодня?.. Что должен был бы делать?.. Где в самом деле таится слово истины? В согласии ли дела его с семью великими благодетелями христианской морали — «мудростью во смирении, отказом от суетной гордыни, неприятием стяжания, постом, очищением, долготерпением и всетерпимостью»?
Умирает отец.
Умрем мы все.
Но в чем истинный выход из хаоса?
Что стал бы делать он, взойдя на княжий престол? Изгнал бы из дивана злых, ненавистных, бестолковых бояр? Заменил бы их другими — более разумными, образованными? Открыл бы вновь училище при храме Трех Святителей, пригласил бы учителей, открыл бы также другие школы? Укрепил бы союзы с христианскими державами?
Умирает отец.
Если письмо, доверенное барину Джялалэу, попадет в руки воеводы, тот «окоротит» его на голову в единый миг. Камень брошен, однако, с горы: вернуть его обратно невозможно.
Веет ветер среди ветвей. Ветер пытается задуть пламя. Пламя хочет высушить землю. Земля стремится поглотить воду. Вода хотела бы остановить ветер. Стихии неустанно борются друг с другом. Почему? Кто, с каких вершин велит им это? Вышло ли им воистину такое повеление, или все на свете происходит само собой?
Если воевода узнает о письме, непременно «окоротит» спафария.
Умирает отец. Плачет мать.
Где же слово правды, о злочестивый?
Слово правды с трудом пробивает себе путь к
«Куда же запропастился Илие Кырлан?».
— Стан, ты искал как следует Кырлана?
— Как следует, хозяин.
— Почему же не говоришь, что с ним стряслось?
— Твоя милость не спрашивала.
— Говори же!
— У Кырлана в селе была зазноба... С нею он давеча и сбежал. С нею и с ее мамашей. Развалюха-то их пуста. Даже кошку — и ту увезли.
— Куда же они подались?
— Этого никто не ведает, господине. Может, Илие подаст о себе весть, может — и нет. Если нет, увидим его на морковкино заговенье...
Вначале был Хаос... Вначале ли?..
Отец уже едва дышит...
Почему до сих пор нет вестей от Джялалэу?
Во власти своего горя, в беспокойствии перед ожидавшей его неизвестностью Николай прождал до понедельника. В понедельник после полудня прибыл нарочный от Томы Кантакузино: его величество Александр-воевода выступил из города с некоторым числом воинских людей, гетманом Санду Бухушем, ворником Даном Ионашку и логофетом Раковицей Чеханом, и направился к Рашковской крепости; зверь, можно сказать, уже на аркане. Весь вторник шел дождь. Николай провел его среди родных, у изголовья отца. Около двух часов ночи спафарий вдруг вскочил, как ужаленный, и велел спешно запрягать самых крепких и сытых жеребцов. Брата Апостола, пытавшегося остановить и успокоить его, — «Эге-ге, братишка, не торопись, не в добрый час тебя к ним несет!» — оттолкнул с дороги локтем. Рыдван птицей вылетел со двора. Вера в успех с небывалой силой охватила Николая; он не успел даже подумать, что вначале следует разузнать, почему Джялалэу молчит. Николай устремился к своей любви, к ждущей его славе. Летевшие к столице по его приказу впереди люди трубили в рога, барабанили в двери, вопили, сеяли страх:
— Хватайте сабли! Заряжайте пищали и пистоли! Готовьте луки и стрелы! Его величество Александр-воевода в опасности!
В четверг к обеду собранные им отряды остановились у подножья холма, называемого Медвежьим рогом. Дурашливый шутник-пастух рассказал, что у медведей порой тоже вырастают рога. Спафарий расхохотался, но смех его был недолгим. Посланный им в разведку капитан Дрождие появился вдруг на горячем чалом коне и весело крикнул издалека:
— Спафарий, твоя милость! Никакой опасности нет!
Охваченный растерянностью, Милеску велел ему приблизиться.
— Я пробрался к тому месту, по велению твоей милости, как кошка или лиса, ползком. Стал высматривать — не видно ли чамбулов татар, полков ляхов или казаков. Прислушался — неслышно ли выстрелов, звона сабель. Поглядываю вокруг — невидно ли скошенных в битве войск, раскиданных трупов, ибо молва вещала — окружили будто нашего воеводу и его людей враги и толкут, как в ступе. Добираюсь до Днестра, до брода. Вот она, вода-то, вот и крепость за нею. Пониже крепости — молдавское войско в полном порядке. А вот и его величество воевода перед своим шатром, с боярами. Поскольку те не были татары, к чему мне скрываться? Один из тех, что на берегу, узнал меня, стал звать. Перебрался я через Днестр, поклонился его величеству и рассказал о твоей милости — что прослышал ты недоброе, спешишь на помощь. Обрадовался государь безмерно, заговорил: «Едет мой верный великий спафарий, так что скоро пойдем на приступ. Готовьте лестницы! Отправляйся, капитан Дрождие, и передай нашему другу Николю, что мы ждем его сюда поскорее, пускай не медлит!»