Шрифт:
Главный остров — Раротонга. На нем проживает десять тысяч человек из восемнадцатитысячного населения островов Кука. Столица, в которой мы сейчас находимся, называется Аваруа и занимает площадь, равную нескольким футбольным стадионам. Здесь есть магазины, и бары, и кинотеатры, и все прочее. Архипелаг расположен в трех тысячах километров к северо-западу от Новой Зеландии, к югу от экватора, но севернее Южного тропика. Климат тропический, то есть жара адская и влажно, через неопределенные промежутки времени на острова налетают разрушительные ураганы. Население — сплошь из полинезийцев, они близко родственны новозеландскому народу маори. Первый контакт населения с европейцами относится к 1789 году (дата чем-то знакомая), когда заявился один из мятежников с Баунти, произведя большой переполох. До этого на самом северном острове успели поживиться испанцы, а капитан Кук исследовал южные острова и, понятное дело, назвал их в честь самого себя. Позднее, в XIX веке, на архипелаг ринулся боевой отряд миссионеров, они завезли на острова учение Христа и ряд европейских болезней, причинивших местному населению много неприятностей, прежде чем их удалось победить. Дальние отзвуки того
Удобно расположившись на террасе, мы с Эвеном бездельничаем. Мы вымотаны жарой и перелетом. Неплохо было бы чуток поспать, но не получается. Меня охватила непобедимая вялость. Мы еще не знаем, что это ощущение непрестанно будет сопровождать нас на протяжении всей экспедиции. То, что сейчас, — еще цветочки, предварительный намек на то, что нас ждет впереди. Но мы этого еще не знаем.
После долгих разговоров: идти — не идти, мы лениво поднимаемся, выходим на воскресную улицу и, купив гроздь бананов, тащим ее вдвоем, ухватившись с двух сторон, домой, все время поглядывая на пальмы и передвигаясь зигзагами во избежание потенциальной опасности от падающих орехов. Мы чувствуем себя так, словно попали под перекрестный огонь и на каждом шагу рискуем жизнью. А поскольку мы не вооружены, нам нечем отстреливаться. Мы совсем беззащитны. Идем, два жалких туриста, отданные на произвол и посмешище падающих орехов и местного населения, которое, кстати, в этот час катит на мопедах в церковь.
Руар встречает нас сидя на террасе с банкой пива. У него утомленный вид, и он никак не может решить: прихлопнуть ли ему муху или лучше не беспокоиться?
Выходит Мартин с заспанными глазами. Ему, говорит, приснился тревожный сон. Кажется, во сне его мучили угрызения совести из-за того, что он недостаточно ходил на лыжах. Он любит лыжи, но ему всегда кажется, что он ходил слишком мало. В Норвегии давление общественного мнения принимает чудовищные размеры в том, что касается лыжного спорта. Если ты нечасто ходишь на лыжах, тебе вообще нечем похвастаться. И вот теперь здесь, где царит тропическая жара, а снега нет и в помине, подсознание улучило удобный момент, чтобы переработать эмоции. Во сне Мартин видел себя стоящим у подножия горы Мёрдарбаккен в Фалуне, на трехмильных гонках, которые ежегодно проводятся в рамках Шведских лыжных игр. Снег был липкий, и вообще все хуже некуда. Мартин еле полз, хотя выкладывался изо всех сил. То и дело его обгоняли другие лыжники, а когда он наконец-то взобрался на вершину, то увидел там в полном сборе всю элиту лыжных гонок на длинные дистанции. Они безжалостно потешались над ним и грозились убить. Дэли, Мюллюле, Альсгор, Прокуроров (Проккен), Вальбуса и другие, кого Мартин с ходу не узнал, хотели его убить. Мартин повернул назад, чтобы съехать вниз, но Мёрдарбаккен вдруг перевернулась и оказалось, что путь Мартина опять лежит в гору, а элита лыжных гонок на длинные дистанции приблизилась, и Мюллюле заорал: «Мы тебя убьем!» И тут Мартин проснулся. Он сказал, что очень разочарован. Никогда бы не подумал такого об элите стайерских гонок. Такие солидные, хорошие люди, как гонщики на длинные дистанции, оказались заурядными убийцами. Вот как можно иногда ошибаться! И особенно его разочаровал Мюллюле. Он всегда казался Мартину таким симпатягой. А тут выдал себя во всей красе. Нет, спорт высоких достижений — грязное дело!
Потом Мартин вдруг вспомнил, что Стуре Сивертсен тоже был среди шайки убийц. Тактик Сивертсен, хитрец и добрый, милый человек. Непостижимо!
Мартин сидит и тихо качает головой. Не спрашивая, надо ли, я протягиваю ему банку пива, и он бросает на меня благодарный взгляд, исполненный чувства, за то, что нашелся человек, который его пожалел.
Сначала мы ни за что не могли взяться и только спали да пили пиво, но, проведя так неделю, слегка очухались и уже могли думать о дальнейших шагах по осуществлению своей экспедиции. Наш помощник Магне, норвежец, который организовал нам контракт об аренде острова, сейчас в отъезде, но он оставил нам указания, к кому следует обращаться.
В продуваемой ветерком конторе на набережной сидит человек по имени Тапи, у него есть нужные связи, и он может нам посодействовать, если захочет. Приняв всю нашу компанию, он в течение короткого собеседования успевает нас здорово запугать. Мы пытаемся скрыть наш страх перед неизвестностью, но Тапи не обманешь, он мгновенно раскусил наши уловки. Туземцев не проведешь! Все наши вопросы в основном сводятся к одному: чего мы должны остерегаться? Is this dangerous? Is that dangerous? [25] И он подтверждает нам: да, почти все связано с опасностью. Он рассказывает, что Мануае — не просто обыкновенный необитаемый остров. Ему нет равных в мире, потому что его коралловый риф и лагуна сохранились в первозданном состоянии. Лагуне острова Мануае предполагается придать статус национального парка. Это означает, что там можно встретить чуть ли не все виды живности, обитающей на пляжах и в мелководье. Во время собеседования я делаю заметки в блокноте, а затем подчеркиваю двойной чертой то, что написано в «Книге о выживании». В результате у меня набегает длинный убийственный список: чего мы должны остерегаться. Первое и главное — солнце. Солнце в здешних широтах дьявольское. Пять минут на солнце без соответствующей защиты, и все — ты уже валишься с ног и, по выражению Тапи, ловишь кайф от галлюцинаций. На втором месте — рыба-камень: «Если наступишь на нее, то от укола шипов, расположенных на спинных плавниках, получаешь порцию яда, что ужасно больно и может представлять опасность для жизни». За ней следует скат. Огромные, похожие на птиц рыбы с размахом крыльев в несколько метров: «Ядовитый шип на хвосте может нанести тяжелый, порой смертельный вред». Мурена. Угорь толщиной с мужскую ляжку,
25
Это опасно? А то опасно? (англ.)
Эвен вычитал, в чем выражается симптом настоящей ностальгии. Верный, так сказать, ее показатель: человек начинает ругать разные другие места — чертов Париж, например. Если так, значит, ностальгия на пороге.
Во всех отраслях есть свои писаные или неписаные предостерегающие лозунги, но, по-моему, наш списочек — самый длинный. Мы с удовольствием обошлись бы и без него. Нас начинают одолевать страхи. Единственный человек, на ком они заметно не сказываются, это Руар. Он у нас твердый орешек. Некоторые (я сознательно не называю имен) уже поговаривают, а не бросить ли нам затею с экспедицией, но я держусь твердо и, как хороший стратег, на всякий случай созваниваюсь с цветочным магазином в Осло с просьбой передать роскошный букет Норвежской авиационной скорой помощи для того, чтобы заручиться с их стороны позитивным отношением, которое побудит их предпринять экстренные усилия, если мы попадем в беду.
Вот уже несколько дней прошло в ожидании зафрахтованного Тапи судна, оно единственное в этом районе может доставить нас на Мануае. Наше состояние напоминает апатию. Мы сидим на террасе и пьем пиво, глядя на потоки дождя, они хлещут с неослабевающей силой.
Все тропическое, кажется, отличается чрезмерностью. Дождь, жара, зелень, численность насекомых и петухов, ночной мрак.
Ребята развлекаются, гоняя несчастного таракана туда и сюда, пока Эвен не приканчивает его, раздавив новенькой сандалией Эгиля. Эгиль обижается и говорит Эвену, что тот мог бы выбрать другую сандалию, постарее.
Мелкие конфликты. Так текут наши дни.
Я сам коротаю время, вырезая разные штучки из бананов. Хорошенькие, маленькие безделушки. Банан твердый, как камень, и совершенно непригоден для еды. Я выставляю свои изделия на террасе и фотографирую.
Эгиль и Ингве задались целью доказать друг другу, кто кого может положить на лопатки. Они перебрасываются именами былых спортсменов и их достижениями, пока один из них не заявляет, что он пас. Еще они затеяли спор, как правильно называется Тунис: Tunis или Tunesia. [26] Главный аргумент Ингве заключается в том, что в наше время почти не осталось названий стран, оканчивающихся на — ia. Так, дескать, Тунис назывался раньше. Эгиль тут же ловит его на промахе и сыплет названиями: Испания, Болгария, Боливия и еще два-три десятка стран, чем подрывает легковесные доводы Ингве. На этот конфликт они потратили целый день. Аргументы принимают все более обидную форму. Под конец мне пришлось вмешаться и откопать словарь CD-Rom, записанный у меня в компьютере. Тут их дискуссия завершается. Эгиль прав. Тунис у нас называется Tunesia. Поняв, что проиграл спор, Ингве проводит остаток дня в уединении.
26
В норвежском приняты оба варианта названия.
Ким тоже отдыхает, но мысленно готовится к жизни на острове. В его мрачном воображении художника все опасности представляются особенно жуткими и удивительными. Наш Ким усматривает здесь некую диалектику. Он заговаривает о том, что мы должны поставить на колени фауну острова Мануае. Показать ей, кто тут хозяин. Так, например, по прибытии мы можем убить по одному представителю каждого вида. Тогда остальные еще подумают, прежде чем бросаться на нас. «Хорошая идея, Ким!» — говорим мы, надеясь, что он и сам одумается, не дожидаясь, когда мы объясним ему, какая идеология скрывается за такими поступками.
Эгиль не спит и бродит в потемках. Он посветил на меня фонариком и сказал, что его разбудило какое-то завывание и ритмический бой барабанов. Может быть, это какой-нибудь туземный ритуал, предполагает он. Полинезийцы, с которыми нам довелось встретиться, производят не особенно надежное впечатление. По их виду невозможно сказать, что у них на уме. И чем они там занимаются по ночам, нам понять невозможно.
Кима ужалила толстая оса, в какие-то считанные секунды его рука здорово вздулась. Оса, погибшая от травм, нанесенных в ответ могучим хлопком, преподносится на экспертизу мистеру Коффери, и он сообщает, что оса не идентична той, что представлена в «Книге о выживании», которую раскрыл перед ним Ким: «Ощущение от укуса такое, как будто тебя ткнули раскаленным шилом, несколько таких укусов одновременно могут представлять угрозу для жизни». Но это, значит, другая оса. Огромная и страшная, но не представляющая угрозы для жизни. После этого случая Ким держится начеку. Осторожно выглядывает из-за углов.