Убейте прохожего!
Шрифт:
– То есть как это нет? – удивился Коновалов.
– Вот так. Чисто.
– А на ноже?
– На рукоятке какие-то пальчики есть. Сейчас сниму.
Следователь пожала плечами, мол, разбирайтесь тут сами, без меня, попрощалась и, посоветовав капитану не затягивать дело, вышла из кабинета.
Коновалов задумчиво посмотрел ей вслед, после чего подошел к Романову и спросил: закончил ли он писать. Не получив вразумительного ответа, взял со стола листок, пробежал его глазами и велел расписаться.
Тяжело и протяжно вздохнув, Романов медленно вывел свою фамилию. Поставил дату и внизу добавил: «P.S.Я очень сожалею о случившемся».
– Ну
Действительно, подумал я, если бы все убийцы сами признавались в совершенных ими преступлениях, сами выносили себе суровые приговоры и сами честно отсиживали положенные сроки в построенных ими самими же тюрьмах, было бы просто замечательно… Другой вопрос, чем бы тогда занимался Коновалов.
Я посмотрел на него и решил, что он, вероятнее всего, стал бы преступником. Его внешность и манера поведения: скуластое лицо, колючие глаза, развязность, вызванная уверенностью в собственной силе и силе тех, кто стоит за ним, готовность скрутить в бараний рог любого, кто встанет на пути, в моем понимании одинаково подходили как под обобщенный портрет бандита, так и рядового опера, борющегося с этими самыми бандитами.
«Интересно, что заставило мальчика Борю Коновалова, стоявшего перед выбором „с кого делать жизнь свою“, выбрать ту, а не другую стезю?… Случай? Судьба?»
Не успел я над этим подумать, как Романов тихо, словно стесняясь своего голоса, спросил еще раз, действительно ли он держал нож в руках или в этом, как он выразился, «есть некая доля преувеличения».
Бедный Романов! Его вопрос был настолько пустым и глупым, а желание выиграть время настолько бесхитростным и наивным, что всем собравшимся в кабинете стало даже как-то неловко за него.
– Да какие тут могут быть преувеличения! – усмехнулся Коновалов. – Пять свидетелей готовы подтвердить, если хочешь.
Романов часто заморгал, видимо, пытаясь вспомнить, как он с ножом в руках встречал милицию.
– У меня просто в голове не укладывается, – пробормотал он. – Как я мог это сделать… не пойму.
Коновалов пожал плечами, дескать, с пьяными и не такое случается, и бросил взгляд на часы. Судя по проявленному им терпению, время для разговоров у него еще не вышло.
– Ну, хорошо.
Повернувшись в мою сторону, он сказал, чтобы я перестал стоять за порогом, подслушивать, а подошел и показал то, как Романов лежал на столе.
Я вошел в кабинет. Попросив поверенного освободить кресло, сел на его место. Левую руку положил на стол, голову – на руку, а правую руку опустил между широко расставленными ногами.
– Вот так, – сказал я. – А ножик лежал на столе в пяти сантиметрах от ладони.
Поблагодарив за помощь, Коновалов забрал со стола листок с признанием. Спросил, есть ли к нему еще какие вопросы. Вопросов не было. Тогда он похлопал Романова по спине и предложил собирать вещички.
Романов стал прощаться. Попросив у меня прощение за то, что стал невольным виновником несчастия, случившимся с моим дядей, он еще раз протяжно вздохнул и, опустив плечи, поплелся к двери. На ходу обернулся и, еще раз посмотрев на то, как я сижу, внезапно остановился.
– Что-то не так? – спросил я.
Романов вернулся к столу. Подумал три секунды и, ткнув пальцем в мою ладонь, сказал, что поскольку, по словам эксперта, убийство было совершено правой рукой, а нож, как видно из моей позы, лежал рядом с левой, убийцей был кто-то другой.
– Кто другой? – возмутился
А проблема, как оказалось, заключалась в следующем. По словам Семеныча – эксперта-криминалиста, все отпечатки, оставленные на рукоятке ножа, принадлежали пальцам левой руки, что в моем понимании могло означать только одно: либо Константина убили другим ножом, либо Романов не был убийцей. Что касается ножа, то тут сомнений не возникло даже у милиционеров: кровь на лезвии безошибочно указывала на то, каким орудием было совершено преступление. А вот что касается Романова… Конечно, можно предположить, что, выпив бутылку коньяка, он хладнокровно зарезал человека правой рукой, потом аккуратно вытер нож, взял рукоятку в левую руку и тут же уснул. Но куда вероятней, на мой взгляд, выглядит другая версия. Кто-то вошел в кабинет дяди Толи, убил Константина, стер свои отпечатки пальцев с рукоятки ножа и вложил его в ладонь спящего Романова, не подумав или второпях не заметив, что ладонь левая.
Судя по тому, с какой злостью Коновалов посмотрел на Семеныча, мои предположения оказались верными.
– Поверьте! Я и вправду не убивал! – почувствовав перелом в настроении оперативника, воскликнул Романов. – Ведь я даже не присутствовал на дне рождении Виолетты!
– Какой еще Виолетты? – повернулся к нему капитан.
– Виолетты Анатольевны, покойной дочери хозяина дома Анатолия Николаевича Худобина!
Заговорив о семье Худобиных, Романов рассказал об анонимке, полученной дядей Толей за несколько дней до своей смерти, но, к сожалению, теперь уже утерянной, и о его посмертном послании наследникам. Выразив уверенность в том, что убийство Константина напрямую связано с событиями, произошедшими здесь, в Мыскино, четырнадцатого февраля, в день тридцатилетия Виолетты, он заключил, что, во-первых, Виолетту убил кто-то из ее родственников, бывших на дне рождения. Во-вторых, анонимку написал тоже кто-то из родственников, ставший свидетелем убийства. И в-третьих, после оглашения завещания убийца Виолетты обязательно постарается найти анонима раньше, чем тот решит заявить о себе.
– То есть ты хочешь сказать, что анонимку написал Константин Худобин? – перебил душеприказчика Коновалов.
Романов сказал, что говорить об этом рано. Нужны доказательства.
– Понятно. А кто именно присутствовал на дне рождения?
Вопрос, как я понял, был обращен ко мне.
– Кроме Виолетты и дяди Толи, – принялся перечислять я, – там были: Виктор – сын дяди Толи, Анечка – супруга Виктора, Константин – двоюродный брат Виктора, Максим Валерьянович Рыльский – шурин дяди Толи и моя бабушка Екатерина Николаевна Курочкина – родная сестра дяди Толи.
О себе я решил не упоминать: и так было понятно, что без моего участия там не обошлось.
– То есть те же, кто сегодня утром присутствовал при прочтении обращения Анатолия Николаевича к наследникам, – торопливо добавил Романов.
Коновалов согласно кивнул. Попросив подтвердить, что все перечисленные мной люди являются родственниками, повернулся лицом к Романову и спросил: кем он приходится убитому.
– Никем, – ответил Романов. – Я не родственник. Я исполнитель завещания Худобина-старшего, моего старого знакомого. По его просьбе я пришел сюда, чтобы зачитать наследникам последнюю волю и проследить за ее выполнением.