Убежища
Шрифт:
– Вот и дождь!
– неизвестно почему обрадовался Игнатий, - Вот почему у меня рубец болел!
А Бенедикт, мечтательно уставившись на уголья, рассказал:
– Смотри, мы во тьме и как бы в гробу. Алхимики пишут, что Король и Королева сочетаются браком в реторте, в мертвой воде, и получается Гермафродит. Потом их купель превращается в гроб, Гермафродита покидает душа, и он там гниет. А когда начинается дождь, с небес к нему слетает новая душа, одна для двоих.
Он снова поник и замолчал. Но Игнатий почему-то захихикал:
–
– Ох!
– как-то нехотя улыбнулся философ.
– Гермафродит с четырьмя распухшими яйцами...
– ... потому что не может овладеть самим собою. Бедный Нарцисс!
– Но как-то же преобразуются эти Король и Королева?
– Вот об этом я и говорю!
Тут Бенедикт развернулся к любовнику так резко, что тот отпрянул. Вид, взгляд старика стал сразу и грозным, и каким-то лихорадочным. Глаза он раскрыл, но, казалось, не видел.
– Я и говорю о трансформации! Мне этого и надо! Смотри, Антон говорил про Эомера - там, у его Черного Брода, трансформация начинается. Мне надоело считаться грязным уродом - ведь для чего-то же предназначены наши души, так?!
– Черт!
– вырвалось у Игнатия.
– А ты не думал, что мы можем уйти в разные миры? Если пойдем через Эомера?
– А почему бы нет?
– опасно промурлыкал Бенедикт.
– А если не туда - есть ведь тот мир, где работает целительница душ? там безопасно...
Тут Бенедикт притих и остыл. То, что он сказал, звучало безнадежно, но не безумно:
– Ты видел, сколько у нее бумаг? Там, когда человек рождается, его заносят в какие-то списки и выдают ему документ, что он есть. Представляешь, что будет, если мы свалимся им на головы? Нас нет и не было в этих списках, нас не существует - ниоткуда появляются старикашка и мужик, без дома, без денег, ничего там делать мы не умеем. Да мы подохнем там в первую же зиму на улице или сядем в тюрьму! Или в дом сумасшедших, если проговоримся, откуда пришли.
– Так ты и об этом думал?
– Потому и перестал туда ходить. Очень уж соблазнительно. Завидно.
– Но если мы уйдем в разные миры?
– Не верю. Я всегда тащил тебя за собой.
Игнатию при университете жилось, конечно, лучше, чем на судне, на войне или на улице; он и не предполагал, что его покровителю там так дурно: скучно? тоскливо? унизительно? Если бы не тот странный мир, Бенедикт не беспокоился бы, не думал бы о трансформации, о странствиях. А даже в сорок с лишним уйти на свободу очень и очень трудно - ведь теперь сорокасемилетний Игнатий перестал бы интересовать возможных любовников, а мальчиков ему содержать было не на что. Ого, а почему такие мысли лезут в голову - ведь Бенедикт жив?
– И все-таки, - ласково настаивал Бенедикт, - Мне нужна именно трансформация. Я устал. От людей я схожу с ума - там, где у них одни мотивы, у меня совершенно другие. Там, где лево, у меня право.
– Я понял.
– Точно! Валаамова говорящая ослица. И все же я собираюсь утащить тебя за собой еще раз. Если не хочешь встречи с Эомером, можно пойти по обычной земле.
– Ты же не странствовал четверть века!
– Так уж лучше сдохнуть в пути, чем в застенках инквизиции. Эти черно-белые сороки еще не налетели, а университет уже сходит с ума. С тобой же, в конце концов, поиграли фуксы. Ты и будешь их ведьмой, а следом - я. Так что я приглашаю!
Тут Игнатий от испуга даже руками замахал. Дошло до него, чего же он так боялся:
– Погоди, погоди! Для меня же трансформация - это слово, пустое слово! А ты тащишь меня в эти философские дебри.
– Алхимические, а не философские. Я сам плохо понимаю...
– А я там вовсе с ума сойду.
– Ах ты черт, я не понял!
– Это как если я от тебя требовал завербоваться на судно, крыса ты сухопутная. Причем я-то знаю, что тебя укачает даже на катафалке!
Бенедикт только языком зацокал да головой затряс:
– Тогда прости. Предложение снимается.
– А ты-то как?
– Как всегда. Как-нибудь.
Он очень осторожно развернул Игнатия на спину. Но тут же отпрянул и быстро потер мышцу под левой ключицей.
– Что с тобой?
– Что-то больно. Потянул.
– Смотри не помри тут на мне от сердечного приступа!
Бенедикт навалился еще тяжелее и прошептал:
– Если я это сделаю, приведешь тело в порядок. И уходи. Всем известно, что я болен.
– Тебя не остановить!
Действительно, не остановить. Он оказался очень упорен, очень настойчив и иногда причинял боль, чего за ним прежде не водилось. Игнатий растерялся. Его тело словно бы таяло - вернее, растекалось и теряло силу тогда, когда ее нужно было сохранить. Потом сумрак усилился, заметались тени - это погасла жаровня, затрепетали огоньки свечей. Бенедикт почти мгновенно уснул, а Игнатий, одеваясь, думал, что его покровитель сошел с ума и страшно состарился за неделю. Когда он выходил во двор, эта уверенность превратилась в стойкое сомнение, а сомневаться он очень не любил.
***
Казалось, что и мига не прошло. Но дальнейшие события и впрямь стали развиваться с непонятной скоростью - то молниеносные, то почти неподвижные. Бенедикта разбудил скрип двери. Возможно, это сон еще не кончился - потому что доселе никогда Игнатий не терял дара речи и не шипел на него сквозь зубы. Неужели наказание за дурную ночь? Не раздумывая, Бенедикт вскочил и оделся.
– Что?!
– Идем, покажу!
"Это" было не в коридоре и не во дворе. Игнатий почти побежал вперед, а Бенедикт прикрывал его сзади, еще не проснувшись.