Убежища
Шрифт:
– Прости, я не знал, что ты не можешь жить без меня.
Это было похоже на пальцы лучника, отпускающего тетиву - стрела освободилась и полетела. Тот, чья страсть сильнее, отдается - иначе она превратится в насилие. Бенедикта перекинуло на спину, он метался так, что Игнатия взяла холодная оторопь.
Потом случилось что-то. Игнатий поглаживал его по груди, успокаивая, бормотал: "Тихо, мой хороший, тихо! Да что же с тобой?"... Вот двое управляли лодкой на спокойной и капризной реке, но потом кто-то замешкался, вовремя не отпустил весло, и лодка
– Тебе, - сказал он.
– Скоро придется уйти. Если ты еще не прирос к месту.
– Что?!
– испуг его очевиден, он не понимает...
– Смотри: тебя подранили, и теперь нас заметят. Тогда меня переизберут. Что тогда, я не знаю. Лучше тебе уйти.
Игнатий только головой покачал. Он развернулся спиной вверх, словно бы защищая мягкий живот. Белки глаз его ярко и пугливо поблескивали, а радужки по-прежнему были мутноваты и спокойны.
– Игнатий, инквизитор умирает.
– Да, в монастыре говорили. Это же хорошо?
– Погоди!
– властно, как студента, оборвал его Бенедикт, - Убийство будут расследовать.
– Убийство?
– А ты думал?
Игнатий знал, конечно, что его покровитель изрядно боязлив и подозрителен. Но он не предполагал за ним способности долго жить в страхе и действовать, в застывшем ужасе - словно во льдах. В этом взрослый человек, отставной моряк был подобен ребенку - прежде он вверял себя самым разным капитанам и ждал, что им распорядятся разумно; того же он ожидал и от Бенедикта.
"Странный у него облик, - думал Бенедикт и пока помалкивал, - Полупрозрачная кожа, глаза темные, нос тонкий и курносый. Во что-то цельное не складывается. Он вообще странный". А на спине Игнатия была записана вся его история. Она закончилась десять лет назад, но совсем недавно кто-то начал писать ее заново. Вот округленный красный рубец на ягодице - он будет менять цвета и только через полгода станет таким же белым, как и остальные. На лопатках косые клетки от линьков, уже очень старые; рытвина от кастета на плече. Такие же широкие следы по бокам ягодиц - это он уворачивался от пинков по яйцам. И резаные раны на боках. На том плече, что теряется в тенях, пулей вырван клок мяса, она прошла по касательной. Если его сожгут, никаких рубцов и никакой кожи не останется.
– А как же библиотечные старикашки?
– спросил Игнатий.
– Про них никто ничего толком не знает и неболтает. Говорят, они родственники или даже браться - Герхардт и Людвиг, Коль и Вегенер - ох как похоже! Вернее всего, они много чего знают и могут пустить знания в ход, если их пытать. Вид у Людвига такой. Кроме того, они слишком старые.
– Угу. Кому нужна их обоссанная постель? но мы-то еще...
– Вот именно. Я тебя напугал?
– Да ты сам перепуган!
– Само собой, само собой... Тогда слушай.
Бенедикт так насупился, что стал похож на восьмидесятилетнего. Он оперся на локоть, потом ему стало неудобно, и он прилег. Так получилось, что всю
А Бенедикт вновь оперся на локоть, требовательно уставился на возлюбленного, помедлил и спросил неожиданно робко:
– А если б мы ушли туда, в Иерусалим Подземный? Здесь мы живем среди молодых и с ними нечасто соприкасаемся - и там, наверное, сможем. Как думаешь?
Игнатий подумал: с молодняком он "соприкоснулся" совсем недавно. Но не нравилось ему, заставляло сомневаться нечто иное. Он с трудом ухватил сомнение за скользкий хвостик и ответил:
– Но мальчишка не спускался в сам этот Иерусалим, так? Почему-то он этого не сделал? Он испугался, так?
– Я думаю, да, - вздохнул Бенедикт.
– Антон - юноша, ему хочется жить по-настоящему, а не как животному в клетке. А мы с тобой уже прожили свои настоящие жизни.
– Угу. Продажные мальчишки говорят, что у таких, как мы, не бывает зрелости - только молодость и сразу старость, потому что мы не заботимся о детях.
– Так оно. Погоди, не отвлекай меня. Ты не согласен?
– Может быть, это пасть Преисподней. И ты про одно забыл...
– Что?
– Крысолов умер. Может быть, все там изменится. Может быть, Король - это сам Дьявол.
– Все это может быть. Но чем лучше люди здесь?
Игнатию хотелось возражать - тут его любили и берегли, - но толковых возражений не нашлось. А Бенедикт слишком болен и печален, но надавить на него и заставить изменить решение почти невозможно.
– Нет, что-то в этом Иерусалиме неправильно! А если мы станем рабами?
Бенедикт снова прилег и зашептал было Игнатию на ухо об этом царстве юности, но тот приподнялся сам:
– Ха! Ты соблазняешь меня, как змей Еву, откусить от этого битого яблока!
– Ну да!
Тут-то Игнатий и повторил возражение:
– А если мы усомнимся и станем рабами? Я так уже сомневаюсь!
– Работу для тебя найти будет проще. Я, как и здесь, могу учить юношей. Ксли они хотят что-то знать.
– Но если им нужно иное образование? И матросы там не нужны.
– В конце концов, оттуда можно уйти...
– Можно было уйти...
– Подожди, не кричи.
– Тут кто-то есть?
– Коридор длинный, а жильцов трое. Сосед пользуется только кабинетом, он живет в городе.
Бенедикт еще раз вздохнул и как-то необычно закивал-заклевал подбородком, это мешало ему поддерживать голову, и он сердился. Значит, Игнатий боится и сам точно не знает, чего. А мне зачем уходить? Я тоже не знаю. Тут кто-то зашумел в вентиляции, за ним пробежал кто-то еще. Бенедикт сел, Игнатий тоже. Оба услышали очень тихие шлепки о стену, потом - шорох, словно бы проволочный.