Убить волка
Шрифт:
Мудрецы прошлого говорили: «Совершенствование начинается с собственного "я" и продолжается в семье, и только после ты сможешь управлять государством и нести мир». Кто знает, было ли дело в том, что Гу Юнь недостаточно усердно занимался совершенствованием или в чем-то ином, но и семейная жизнь, и дела государственные пребывали в таком беспорядке, что это до смерти его утомило.
Поместье Аньдинхоу находилось неподалеку от императорского дворца. Даже если бы экипаж тащила за собой черепаха, они бы все равно добрались в два счета.
Стоило
Вдруг у него из-за спины высунулась рука — Гу Юнь не заметил, как Чан Гэн вышел из экипажа — и схватила птицу.
Чан Гэну было по прежнему дурно, но он выглядел гораздо спокойнее.
Хотя деревянная птица лежала у него в руках, Чан Гэн не спешил вытаскивать послание. Когда старый слуга отогнал экипаж, он подошел к Гу Юню и прошептал:
— Я могу съехать, если ифу теперь тяготит мое присутствие. Не буду мозолить глаза и в будущем никогда не повторю этот недостойный поступок.
Красные прожилки в его глазах полностью исчезли, взгляд был опущен. Выражение его лица теперь казалось сдержанным, даже задумчивым. Это было лицо человека, сердце которого обратилось в холодный прах [2].
Гу Юнь ошеломленно замер, пока не понял, что нет ничего, что он мог бы сказать или сделать в ответ, после чего развернулся и, так и не произнеся ни слова, ушел.
Только рано утром Гэ Чэнь и Цао Чунхуа узнали, что накануне ночью что-то произошло. Им пришлось долго прождать под дверью, а потом, когда они радостно устремились на встречу Гу Юню, чтобы поприветствовать его, тот невозмутимо прошел мимо.
Чан Гэн мрачно смотрел ему вслед, в уголке его губ запеклась капля крови, а в зрачках отражалась горечь. Казалось, прошлая ночь далась ему еще тяжелее, чем простоявшему на коленях маршалу.
Гэ Чэнь спросил:
— Старший брат, что стряслось?
Чан Гэн покачал головой. Только после ухода Гу Юня он опустил взгляд и раскрыл брюшко птицы, чтобы достать оттуда послание.
Записка гласила: «В первый год правления Императора, маршалу Гу поручили сопровождать с конвоем принца одного из племён северных варваров [3]. Из-за тяжелой болезни маршала мой младший брат поспешил в Тайюань и вернулся только в начале первого месяца».
Подписано письмо было именем «Чэнь».
Трудно было определить, сколько дней деревянная птица добиралась сюда. Ее крылья заметно поистрепались.
Поскольку Чэнь Цинсюй в письме была довольно кратка — никаких предисловий и пояснений, посторонний человек мог не понять, о чем идет речь. В качестве меры предосторожности Чан Гэн потер спинку деревянной птицы, и оттуда вырвался небольшой огонек.
Не успел никто и глазом моргнуть, как послание сгорело дотла.
Цао Чунхуа осторожно спросил:
— Старший брат,
— Расследую старое дело, — ответил Чан Гэн. — Раньше я полагал, что, хотя характер ифу и остался прежним, после возвращения с северо-запада он стал иначе смотреть на многие вещи. Сначала я решил, что это тонкое влияние Шелкового пути и Лоулани, но похоже, что дело в чем-то другом.
Гэ Чэнь и Цао Чунхуа переглянулись.
Чан Гэн к тому времени успел оправиться от чувства утраты и прошептал про себя: «Так что же такого произошло по пути к северной границе?»
Что же такого могло там случиться, раз человек вроде Гу Юня, настоящий мастер военного дела, опытный генерал, способный спать под открытым небом, вдруг заболел в дороге и так перепугал семью Чэнь, вынудив их отправиться в Тайюань? Неужели он с кем-то встречался за северной границей? Это была тайная любовная связь? Или он что-то разведывал?
Ни с того ни с сего Чан Гэн попросил:
— Сяо Цао, А-Чэнь, вы двое не поможете ли мне с одним делом?
После того, как Цао Чунхуа втайне уехал, Чан Гэн, подобно загадочному дракону, показывал то голову, то хвост [4].
В это же время Гу Юнь сходил с ума от беспокойства. Он собирался потратить один день и обсудить произошедшее с Чан Гэном, но как оказалось, его банально было невозможно застать в поместье! Его избегали.
Из-за невозможности найти себе занятие с утра до вечера голова уже трещала от разных мыслей. Гу Юнь даже перестал пить лекарство: в том, чтобы ничего не видеть и не слышать, было нечто умиротворяющее.
Зато императорский двор тем временем содрогался от бушевавших волн и ветра.
Во-первых, Император Лунань решил вернуть указ «Жунцзинь Лин». Когда объявили соответствующий указ, министерство финансов и министерство труда направили Императору совместное письмо. О себе напомнило даже военное министерство, которое недавно претерпело значительные изменения, и мнения чиновников явно расходились с мнением Императора
Ли Фэн никак на это не реагировал и лишь упорно стоял на своем. Вскоре последовал его ответ.
Второго числа второго месяца императорский цензор обвинил министра финансов в «получении взяток от других государств». Позднее, после проведения тщательного расследования, выяснилось, что многие чиновники брали взятки. Это вылилось в самое крупное дело о коррупции и мошенничестве за все правление Лунаня.
Министр труда по характеру напоминал дядю Императора. Хотя в душе он радел за свой народ и державу, но человеком он был трусливым, готовым ретироваться сразу, как только запахнет жареным. Узнав, какую позицию занял Император, он мгновенно сориентировался в ситуации, закрыл рот и ушел в тень. После этого никто не осмеливался подвергать критике больной вопрос возвращения указа «Жунцзинь Лин».