Убить волка
Шрифт:
Десятого числа второго месяца, когда Гу Юнь уже полмесяца находился под домашним арестом, Черный Орел втайне прибыл в столицу из Северного гарнизона, переоделся в гражданскую одежду, смешался с толпой и ночью таинственным образом проник в поместье Аньдинхоу.
Наконец Гу Юню выпала возможность увидеться с Чан Гэном, избегавшим его, точно тот был змеей.
Чан Гэн поставил перед Гу Юнем чашку с целебным отваром. Между ними царила до смешного неловкая атмосфера.
— Прибыл Черный Орел.
Гу Юнь кивнул и взял лекарство, чтобы выпить. Чан Гэн уже приготовил серебряные иглы. Заметив,
Это выглядело настолько отстраненно и почтительно, что Гу Юнь еще больше растерялся.
Не лежать ему больше у Чан Гэна на коленях. Тот напоминал незнакомого лекаря, мягко сжимающего иглы, и жестами показывал, как Гу Юню повернуться. Он старался избегать даже случайных взглядов.
Гу Юнь закрыл глаза, ожидая, когда в полную силу подействует лекарство. Слух уже почти вернулся, все вокруг внезапно сделалось невероятно громким. Он слышал, как журчит речь слуг, что убирали на улице снег, скрежет оружия и доспехов охранников, шуршание одежды Чан Гэн при ходьбе... Все эти звуки сливались воедино и резали слух. Больше десяти дней Гу Юнь провел глухим и не сразу смог привыкнуть к нормальному положению вещей.
Гу Юнь справился с раздражением и наконец, воспользовавшись случаем, спросил:
— Чан Гэн, можешь назвать мне причину?
Чан Гэн определенно знал, о чем идет речь, но не проронил ни слова.
Тогда Гу Юнь продолжил:
— Это все потому, что... В тот день я слишком много выпил и совершил по отношению к тебе нечто... ну...
Рука Чан Гэна задрожала, приготовленная игла зависла в воздухе.
Долгое время он хранил молчание, отчего Гу Юнь чувствовал себя крайне неуютно. Даже разгневайся на него снова Ли Фэн, совесть его осталась бы чиста, и ему не было бы стыдно ни перед Небесами, ни перед Землей, ни перед самим собой. Однако, когда дело касалось Чан Гэна, Гу Юнь никак не мог выкрутиться, чувствуя, что виноваты в этой ситуации они оба [5].
Но если он не вел себя неподобающе, то почему Чан Гэн...
— Нет, — внезапно ответил ему Чан Гэн. Его голос звучал невероятно спокойно: — Тогда это я первым совершил неподобающий поступок в отношении ифу.
Гу Юнь промолчал.
— Без всякой на то причины, — Чан Гэн осторожно зафиксировал его голову, не позволяя двигаться; его интонация звучала довольно обыденно. — Что же могло послужить причиной для такого поступка? Если хорошо об этом подумать, то возможно, дело в том, что с детства я не знал ни отцовской, ни материнской привязанности. Никто кроме ифу не любил меня. Шли годы, и это дало почву для возникновения неосуществимых желаний. Ты никогда этого не замечал, а я не собирался никому об этом рассказывать. Пока однажды, будучи в ярости, случайно себя не выдал.
Огромный камень словно упал с неба прямо Гу Юню на грудь, сдавив легкие и не давая дышать. Ведь он полагал, что Чан Гэн лишь немного сбился с пути, кто мог предугадать, что это старый недуг!
— Ифу не стоит принимать это близко к сердцу, он может сделать вид, что ничего не было, — с безразличием в голосе закончил Чан Гэн.
Иглы в его руках даже не дрогнули. Если бы не это признание, Гу Юнь, возможно, и дальше продолжил был считать, что дело в его собственном
Но как теперь-то он мог делать вид, что ничего не произошло?
Казалось, еще немного и это сведет его с ума! Вот оно, преждевременное старение: впервые в жизни «цветок северо-запада» почувствовал, что дни его юности безвозвратно минули, и он перестал понимать, что творится в голове у молодежи!
— Император два дня подряд вызывал меня во дворец для допроса, — Чан Гэн резко сменил тему. — Там с утра до вечера стоит ругань из-за масштабного дела, связанного с коррупцией и мошенничеством. Но благодаря этому я смог уловить ход мыслей Императора. Что ифу планирует делать?
Гу Юнь, который был явно не в настроении обсуждать политику, наградил его непонимающим взглядом.
Чан Гэн со вздохом протянул руку и снял люли цзин с переносицы Гу Юня. У того на лице и во взгляде читалось единственное: «Ничего я тебе не скажу».
— Я сделаю все, что ты пожелаешь. Если тебе неприятно меня видеть, могу исчезнуть с глаз долой. Если тебе нужен только почительный и понимающий сын [5], то клянусь, что больше никогда не пересеку эту черту. — Чан Гэн продолжил: — Ифу, эта тема крайне меня смущает. Пожалуйста, прекрати расспрашивать, что у меня на сердце, хорошо?
На лице Гу Юня было большими буквами написано «нет».
Втыкая серебряную иглу в его тело, Чан Гэн спокойно спросил:
— Тогда как мне следует поступить? — не дожидаясь ответа, он добавил: — Прикажи что угодно.
Если бы Чан Гэн вел себя по-настоящему неподобающе: лип к нему или докучал, — возможно, Гу Юнь давно бы приказал трем сотням стражникам выселить его из своего поместья в уже построенную резиденцию Янбэй-вана.
После того, как острым клинком он разрубил бы связующие их нити, достаточно было около года проявлять к нему холодность, и все было бы кончено.
Однако Чан Гэн выражал смирение в духе «даже если ты отошлешь меня на край света, я с радостью подчинюсь приказу».
У Гу Юня уже раскалывалась голова. Он чувствовал себя собакой, кусающей черепаший панцирь — некуда было воткнуть зубы.
После длительной паузы Гу Юнь спросил:
— Как твоя рана? Тебе лучше?
Чан Гэн хмыкнул и кивнул — берег слова точно золото.
Тогда Гу Юнь продолжил:
— Как ты ее получил?
Чан Гэн спокойно произнес:
— После того, как на протяжении долгих лет тешил себя несбыточными надеждами, на мгновение впал в безумство.
Гу Юнь промолчал.
Мало было несчастий...
Чан Гэн тщательно собрал серебряные иглы, заглянул в угол комнаты и зажег немного успокоительного:
— Мне пригласить Черного Орла?
— Ваше Высочество, — вдруг с самым серьезным видом обратился к нему Гу Юнь. — Вы ведете свой род из золотых ветвей и яшмовых листьев [7]. Никто не знает, сколь высоким может стать ваше положение в будущем. В то время как все обращаются с Вашим Высочеством как с сокровищем, драгоценным камнем, ваш подданный надеется, что как бы не сложилась ваша жизнь в дальнейшем и кем бы вы не стали... Ваше Высочество всегда будет заботиться, ценить себя и помнить о важности своего статуса.