Убить волка
Шрифт:
Чжан Фэнхань не обратил на его слова особого внимания.
— Все имеющиеся у нас экипажи теперь используются моими подчиненными для важных дел. А я не выезжаю дальше столицы. К тому же мне полезно размять старые косточки. Когда повсюду идут войны, а императорскому двору поступает множество прошений, лучше экономить там, где можем. Даже если мы не в силах предотвратить надвигающийся шторм, разве нельзя все равно попытаться немного облегчить ситуацию?
Чан Гэн засмеялся и ответил:
— Да, вы правы. Кое-чему мы все же научились.
— Я боюсь, вы мне льстите, —
— Господин Фэнхань, пожалуйста, подождите, — с этими словами Чан Гэн достал смелое и дерзкое прошение Чжан Фэнханя о том, чтобы разрешить простому народу торговать цзылюцзинем, и двумя руками передал его автору. — Прошу прощения у господина Фэнханя за то, что не позволил передать прошение нашему правителю. Поскольку мы сейчас наедине, я бы хотел немного покритиковать вашу задумку. Прошу, не обижайтесь. Но свободный оборот цзылюцзиня всегда был больной темой для Императора. Со времен правления императора У-ди в стране не делалось никаких послаблений в этом вопросе. В глазах правителя цзылюцзинь — это как большая императорская печать, управляющая государством. Поставьте себя на его место. Будь вы Императором, разве позволили бы вырезать фальшивые печати из редиски и продавать такие поделки ради потехи?
Чжан Фэнхань прекрасно понимал, что бессмысленно отправлять подобное прошение: или его вернул бы ему Военный совет, или же оно дошло бы до Императора и вызвало его гнев. Однако господин Фэнхань держался с достоинством ученого мужа и жил по принципу «желаете ли вы это слышать или нет, я все равно озвучу то, что должно быть сказано». Кто же мог подумать, что Его Высочество Янь-ван лично обратится к нему из-за этого прошения, тем более столь почтительно?
Чжан Фэнхань забрал обратно свое письмо, покраснел и вздохнул:
— Ваше Высочество... Ох, Ваше Высочество совершенно правы. Похоже, я ненадолго впал в маразм. Столько беспокойства доставил Вашему Высочеству.
— Я знаю, что вы всем сердцем радеете за государство и народ. Вы — главная опора института Линшу. А в последние годы, когда обстановка в стране нестабильна, только на вас мы можем положиться в изготовлении брони и оружия, — махнул рукой Чан Гэн. — А если мы даже вас не в состоянии защитить, то о каком беспокойстве может идти речь?
Чжан Фэнхань растерялся, ведь Чан Гэн совершенно искренне за него переживал и разговаривал таким спокойным тоном. Он не знал, что ему ответить, и только повторял:
— Ох, стыдно-то как...
— С тех пор как мой друг детства, Гэ Чэнь, поступил в институт Линшу, он целыми днями только о господине Фэнхане мне и рассказывает, — подразнил его Чан Гэн. — Он настолько вами восхищается, что готов перенять даже привычку распивать чай Хоукуй [2] и есть маринованный редис. По-моему, ему остается только купить седой парик, чтобы во всем на вас походить.
Старое лицо Чжан Фэнханя стало пунцовым. Больше всего ему хотелось отвесить своему новому ученику Гэ Чэню затрещину за то, что тот делится с Янь-ваном столь незначительными подробностями его жизни.
— Мы с Гэ Чэнем вместе выросли в городе Яньхуэй.
У Чжан Фэнханя участилось дыхание.
После того, как Гэ Чэнь вместе с Шэнь И вернулся в столицу, то поступил в институт Линшу. Юноша отличался трудолюбием, умом и талантом. Поскольку они с Чжан Фэнханем сошлись характерами, вскоре глава института принял его в качестве своего личного ученика.
Но он прекрасно знал себя — у него в рукавах был лишь ветер [3]. За всю свою жизнь Чжан Фэнхань не добился ни власти, ни влияния, и только с утра до вечера всех раздражал. Разве был от его покровительства какой-то толк? Разве мог он кого-то защитить? Он так и не завел ни детей, ни внуков и был стар и одинок. Разве было кому-то кроме его старых псов до него дело?
Увидев выражение его лица, Чан Гэн произнес:
— Ладно, я уже сказал ему, что господин Фэнхань превыше всего ценит тишину и покой, ему ни к чему такой шумный сын как Гэ Чэнь. Не переживайте, я сам его отчитаю за дерзость вместо вас. С детства Гэ Чэнь обладает крайне беззаботным нравом и не станет принимать отказ близко к сердцу.
Чжан Фэнхань поспешно возразил:
— Ваше Высочество, погодите! Ваше Высочество! Я... Это... Я... — старик запаниковал, язык его онемел, а лоб покрылся потом.
Чан Гэн вежливо промолчал. Выражение его лица ничем не напоминало издевательскую ухмылку — наоборот, это была открытая, искренняя и немного шкодливая улыбка, свойственная молодым людям.
Чжан Фэнхань редко видел, чтобы тот выходил из образа умудренного опытом и сведущего ученого мужа. Старик успокоился, рассмеялся и сказал:
— Вашему Высочеству не следует...
— Тогда я передам, что ему стоит вернуться домой и как следует всё обдумать. Господин Фэнхань, поступайте так, как считаете нужным, — непринужденно произнес Чан Гэн. — А сяо Гэ я передам, что ему следует выбрать благоприятный день, чтобы отдать вам поклоны. Ох, кажется, дождь собирается. Могу одолжить вам зонтик.
Этот старый упрямый осел, Чжан Фэнхань, способный довести Ли Фэна до белого каления, попрощался с Янь-ваном и с доброй улыбкой смотрел вслед его удаляющемуся экипажу.
Как только Чан Гэн уехал, послышался непрерывный стук капель — его предсказание сбылось. Начал накрапывать дождь.
Господин Фэнхань раскрыл одолженный зонтик и тяжело вздохнул. Большую часть года — с учетом нехватки людей и царившего вокруг хаоса — трудно было назвать мирной. Но глядя на этого молодого человека, Чжан Фэнхань чувствовал, что Великой Лян по-прежнему есть на кого опереться.