Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917

Оппоков Виталий

Даже человеку, далекому от разведывательной работы, пространные откровения Ермоленко, порой увлекательные, порой наивные и смешные, а еще чаще противоречивые, могли показаться надуманными. Да и сам бывший военнопленный с довольно-таки условным званием прапорщика обязан был вызвать у сведущих людей подозрение. В протоколе допроса, зафиксированного, как сказано в документе, «согласно личному приказанию старшего адъютанта разведывательного отделения» штаба 6-й армии, штабс-капитан Пичахчи отметил, что допрошенный им прапорщик Ермоленко к своим показаниям о пребывании в плену и вербовке его германской разведкой приложил также «подробное донесение» о том, как был взят в плен. Это «донесение» на 39 страницах, озаглавленное «Описание военных действий 7-й роты 16-го Сибирского стрелкового полка», было приобщено Александровым к делу. В нем значилось, что в ноябре 1914 года Ермоленко, по его же словам, «был в схватке оглушен ударом, должно быть приклада, по голове, обезоружен и обобран…» Но в удостоверении, подписанном младшим врачом 16-го Сибирского полка Раевским и тоже приобщенном к делу, как вещественное доказательство, записано: «…прапорщик

Ермоленко в бою с германцами в деревне Каменка 7 ноября был контужен осколком снаряда в правый (неразборчиво, возможно — „бок“. — Авт.) и левую ногу…» Если учесть, что эта справка оформлена и подписана 20 ноября, т. е. когда Ермоленко уже две недели находился в плену, то непонятно, для кого она составляется и почему ее подписывает русский врач, бывший сослуживец Ермоленко. Зачем бы германское командование уполномочивало русского эскулапа явно извращать «диагноз» Ермоленко? Почему встречаются разночтения о месте сомнительных ранения или контузии? Штабс-капитан Пичахчи зафиксировал, что это произошло «в бою под Лодзью, в м<естечке> Ржгов», а во врачебной справке — в деревне Каменка. Еще больше дыму на свое «боевое прошлое» Ермоленко напустил на допросах, производимых уже Александровым, в частности 10 и 11 июля. Так, он сообщил, что на действительной военной службе никогда не состоял и во всех военных кампаниях (с китайцами, японцами, а потом и с немцами) побывал добровольно. Причем для участия в войне с Германией получил личное приглашение командира 16-го стрелкового полка. В этом случае фамилию командира он называет Рожанский, ну а в упоминавшемся «Описании военных действий 7-й роты…» — Демаскин.

Русскую контрразведку и опытного военачальника Деникина, конечно же, должен был насторожить и такой факт в показаниях Ермоленко. Сообщая о дислокации вражеских войск, готовящихся нанести удар по Киеву, он якобы «в Бяле на пересыльном пункте видел команды (численностью в 20–50 человек), следующих полков…» И вслед за этим идет перечисление номеров полков общей численностью около 90. Если и предположить, что Ермоленко обладал феноменальной памятью, то каким образом могло дислоцироваться столько частей в одном районе? И насколько необъяснимой свободой действий он мог располагать на немецкой передовой линии фронта, чтобы собрать подобные сведения. Ну а задания, которые он получил от «германского правительства» (выражение Ермоленко), — и вовсе анекдотичны. Большей частью они похожи на мюнхгаузеновские побасенки.

Несомненно, что первый вопрос напрашивался сам собой: почему немцы выбрали для такой важной роли именно Ермоленко и почему так доверились ему? В приводимом уже донесении Деникина Керенскому указывается, что немцы ошибочно посчитали его популярным украинским деятелем, приняв не за того Ермоленко. Если даже и допустить, что это было так, то «ошибка» обязательно раскрылась бы, когда дело дошло до конкретного задания и переправки «агента» через линию фронта. Ведь было известно, что германский штаб очень серьезно относился к вопросам организации разведывательной и контрразведывательной работы и таких вот «ошибок» не допускал. Кроме того, реальный, а не вымышленный и действительно известный украинский националист, которого Ермоленко связал с собой и Лениным «шпионством в пользу Германии», — Скоропис-Иолтуховский заявил, что украинский деятель по фамилии Ермоленко ему неизвестен. Тогда есть основания считать Ермоленко подставным лицом. Но только кто его «подставил»: германский или русский генеральные штабы?

В протоколе допроса, составленного штабс-капитаном Пичахчи, и в ответах Ермоленко на дополнительные вопросы полковника Терехова, т. е. в материалах, на основе которых Деникин готовил свое донесение, «второй Ермоленко» не упоминается. Причина же вербовки объясняется наивно просто. В декабре 1915 года старший в лагере военнопленных офицеров, где находился Ермоленко, генерал-майор Лагунов предложил прапорщику — мастеру на все руки «устроить театр или кинематограф». Ну а тот, «имея опыт в постройке театра и устройства сцен», поставил дело на широкую ногу. [132] Правда, немецкие власти, по его словам, сами построили театр и сцену. Ермоленко лишь осталось сколотить две труппы (малороссийскую и великорусскую), вести постоянные разговоры с немцами о делах театра, выписывать для репертуара пьесы, журналы, книги. Все это обратило на него внимание германской разведки. Вот какое заключение сделал сам Ермоленко: «…так как я пользовался некоторой популярностью в лагере среди наших офицеров, то, я думаю, мне поэтому и было предложено комендантским адъютантом лагеря Мюндена обер-лейтенантом Шонингеном [133] поехать в Россию в целях пропаганды идеи скорейшего заключения мира и отделения Украины от России».

132

В анкетных данных, предварявших протокол допроса Ермоленко от 10 июля 1917 г., Александров записал: «Ермоленко Дмитрий Спиридонович, прапорщик 16-го Сибирского стрелкового полка, 43 лет, православный, под судом был за упущение по службе в Иркутской судебной палате лет 12 тому назад…» Наказания он никакого не понес, что чаще всего объяснялось вербовкой мелкого, но сговорчивого преступника охранным отделением.

133

В показаниях Ермоленко эта фамилия трактуется по-разному: Шонинген и Шонинг, Шенинген и Шенинг, Шониг и Шениг.

Если бы его готовили как рядового пропагандиста-агента, то навряд ли вот такой способ вербовки мог вызвать сомнение. Но его сделали «третьим главным агентом» наравне с Лениным и Скоропис-Иолтуховским, рассказав подробно о работе, месте нахождения

и связях этих «резидентов». Ермоленко, по его словам, провезли по многим пунктам пограничных участков, рассказывая о дислокации войск, об оперативных и тактических замыслах, о приграничных переправочных явках и их владельцах и многом другом. Он посетил Генеральный штаб, в том числе и «разведывательное отделение украинской секции», познакомившись с сотрудниками, организацией работы, а также узнав адрес и фамилию содержателя главной явки в Стокгольме — Свендсона. [134] Словом, такого агента должны были вербовать, по крайней мере по мнению Деникина (как можно полагать, изучая и сравнивая все эти материалы), более основательно и серьезно. Вот почему в донесении Деникина появляется версия о двойнике Ермоленко (вспомните подобную историю только по другому поводу с двойником Фюрстенберга!) — «популярном украинском деятеле». Ну а после того, как Ермоленко из-под опеки Деникина был передан в руки Александрова, возможно, после соответствующей инструкции, в его показаниях тоже появляется «воспоминание об однофамильце». И все же его рассказ об этом несуществующем лице совершенно отличается от сообщения Деникина Керенскому.

134

Чаще упоминается Свенсон.

После того как вербовка Ермоленко в плену состоялась, события якобы происходили так:

«3 апреля 1917 года по новому стилю я вместе с названным Шенингом отправились — оба в статском платье — в Берлин, куда и прибыли в тот же день.

На следующий день Шенинг повел меня в Генеральный штаб, где мы явились к капитанам Генерального штаба Шидицкому и Людерсу и статскому Максу. Как выяснилось, Шидицкий и Макс стоят во главе организации шпионажа по части взрывов мостов, заводов, работающих на оборону, и поджогов, что же касается Людерса, то он ведал украинские вопросы… Все перечисленные лица были подчинены объединяющему их генералу Фридрихсу, который стоял во главе организации контршпионажа.

Со мною вступили в разговоры Шидицкий, Людерс и Макс и предложили мне каждый по своей, так сказать, специальности: Шидицкий предложил заняться из целей шпионажа взрывами в России мостов: Хабаровского и Харбинского, Людерс предложил мне ведение агитации за отделение Украины от России, и, наконец, Макс советовал заняться шпионажем по части сообщения сведений о войсках, передвижении их, кроме того, мне было дано поручение организовать восстание против правительства в южных городах России в определенном районе — Николаев, Херсон.

Кроме того, мне было предложено за особое условие вознафаждения организовать убийство английского посла Бьюкенена…»

Разговор о «вознаграждениях» — это, мягко говоря, одно из самых не только сомнительных мест в показаниях Ермоленко, но и бросающих тень на русских контрразведчиков и военачальников, имевших с ним дело.

Дав согласие каждому «вербовщику» на выполнение задания, Ермоленко подписал с каждым из них три договора: «Один касался Украины, второй — взрывов мостов и заводов и поджогов складов с припасами и, наконец, третий касался передвижения войск». Об организации восстания и убийстве английского посла договор почему-то не составлялся. Правда, договоры были составлены на немецком языке, которого, как и иного иностранного, Ермоленко не знал. Переводил ему их Шидицкий, после чего «сверхважный агент» эти договоры «подписал собственноручно». Одно из главных условий, которое в них оговаривалось, — о вознаграждении. На расходы немцы не скупились и обязались выплачивать суммы «в очень крупных размерах», и они могли быть «в некоторых случаях миллионными». Был бы результат. Ежемесячное жалованье Ермоленко назначалось в размере восьми тысяч рублей. Сверх того предусматривались премиальные до 30 процентов от нанесенного ущерба. Александрову он объяснил это образно: «…если при этом участии взорван завод или отделение его и этим причинен ущерб России в два миллиона, то я имею право на получение 600 000 рублей».

Подобное расточительство в отношении совершенно не проверенного работой агента не делало чести не только известным своей расчетливостью и практичностью немцам, но и кому-нибудь другому менее щепетильному в подобных делах. Кроме того, в русской контрразведке сложилось мнение, что немцы держат своих агентов «в черном теле». Вот что рассказал П.А. Александрову (протокол допроса от 22 августа 1917 года) М.А. Лебедев — судебный следователь 5-го участка Петрограда, а еще раньше (чуть больше месяца назад) старший помощник начальника контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа. Давая показания о Суменсон, занимавшейся якобы спекуляцией получаемыми из Стокгольма вещами для финансирования шпионской деятельности большевиков, он сообщил: «Из практики контрразведывательного отделения я могу совершенно определенно сказать, что это обычный способ действий Германии в отношении своих агентов, которым она почему-либо не решается уплачивать за услуги наличными деньгами…»

Ермоленко получил не только сногсшибательные финансовые обещания, но и, вопреки установившейся практике, наличную сумму.

Здесь нужно обратиться за «объяснениями» к еще одному контрразведчику, уже упоминавшемуся здесь, полковнику Генерального штаба Н.В. Терехову. Это ему Ермоленко отвечал на дополнительные вопросы. 23 и 24 сентября 1917 года Терехова в свою очередь допрашивал (в Могилеве) судебный следователь по важнейшим делам Сцепура. В составленном последним протоколе значилось, что у Терехова вызвало сомнение… само появление Ермоленко в расположении русских войск, поскольку нельзя было уточнить, то ли он случайно наткнулся на наше сторожевое охранение, то ли сделал это специально. По утверждению Ермоленко, он к этому «стремился с целью раскрыть шпионскую организацию немцев у нас в России и предупредить грозящие нам бедствия…». В остальном же наша контрразведка якобы Ермоленко верила. Его рассказ показался ей ценным и убедительным.