Убийство на дуэли
Шрифт:
— А в какой день показалось?
— Сегодня что-то показалось, только я понять не смог.
— Вот как? И что же это такое? В каком хотя бы роде?
— Когда мы стояли там, внизу, на лугу, я как-то осмотрелся… Я как-то привык все запоминать… И вот, когда мы там стояли, я осмотрелся… И как будто чего-то не хватает, как будто что-то не так, как в тот раз, третьего дня.
— Если вспомните, обязательно позвоните, — Бакунин достал из внутреннего кармана визитную карточку и протянул ее доктору.
Карточка была отпечатана на глянцевом золотистом картоне и украшена красивыми виньетками. Надпись на ней гласила: «Бакунин
— Благодарю вас, Антон Игнатьевич, за оказанную честь. Я ведь, знаете ли, читал ваше сочинение «Раскрытие преступления посредством логических умозаключений» [21] . Прелюбопытная книга.
21
Книга Бакунина пользовалась тогда огромной популярностью. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
— Вот как? — Бакунин, как все авторы, был скрыто тщеславен и чрезвычайно отзывчив на лесть.
Но доктор говорил искренне, он оживился, ему хотелось высказать свое мнение. Судя по всему, в книге Бакунина он нашел для себя много интересного.
— Что же вам в ней показалось любопытным? — спросил Бакунин.
— Тонко написано. Увлекает очень. Я знаю, даже многие дамы читают.
— Ну, голубчик, — лицо Бакунина расплылось в довольной улыбке. — Сугубо профессиональное сочинение. Для господ сыщиков, хотя они читать ленятся.
— Не скажите. Глубоко написано. Я ведь тоже, позвольте заметить, склонен к анализу, и логика меня привлекает. И вот то, что называется наблюдательностью. Иной раз и не хочешь, а примечаешь всякие детали. И каждый раз по поводу замеченного думаешь: «Странно как-то это». И в тот раз, в день дуэли, стоим мы на лугу и мне, помнится, тоже на ум пришло, что, мол, странно как-то все это…
— А что именно странно? То, что два человека стреляются? — спросил Бакунин.
Его отношение к доктору изменилось. Суетность и угодливость доктора, его лицо, показавшееся вначале и мне, и, наверное, Бакунину не очень приятным, как-то сразу определили к нему несколько пренебрежительное отношение. Теперь же, когда выяснилось, что он читал книгу Бакунина и имел о ней весьма лестное для автора мнение и, кроме того, самому ему не чужды кое-какие размышления, доктор показался в несколько другом, более выигрышном для него свете.
— Ну, то, что два человека стреляются, — это вопрос философический, это не удивительно, — ответил доктор.
И тут уж я сам не удержался от мысли об удивительной насыщенности нашей жизни философами.
— Мне что-то другое показалось странным, — продолжал доктор. — Ветер, что ли?
— Ветер?! — не удержался я.
— День был теплый, но очень ветреный. А когда мы спустились на луг, там, внизу, ветра никакого. Лес на склоне — верхушки деревьев качаются, шумят. А деревья пониже — не шелохнутся. А сегодня вот тихо, и как будто чего-то не хватает. А на ум приходит — не возьму в толк почему —
— Голландия?! — удивился Бакунин. — В каком смысле Голландия?
— Просто так, Голландия — и больше ничего. Сам не знаю, каким образом.
— М-да, странная ассоциация… — задумался Бакунин. — Живописью не увлекаетесь? Может быть, вспомнилась мрачная философия Рембрандта?
— Нет. Господином Рембрандтом не интересуюсь, — ответил доктор.
— Ну да ладно, Родион Спиридонович. Если что вспомнится — позвони, голубчик. Князь Голицын человек государственной важности. Случай редкостный — расследование затруднительно, зацепиться даже не за что. Не с неба же упала эта пуля прямо в лоб.
— А может, и с неба, — задумчиво проговорил доктор, — террористы, они все из студентов, и профессора с ними заодно. Может, и придумали какую-либо научную оказию.
Бакунин не стал отвечать доктору и объяснять ему, что, по его мнению, террористы не имеют отношения к этому убийству. Он запустил мотор, и через пять минут мы уже въезжали на Трамову дорогу. Потом опять десять минут полета над мчащейся навстречу прямой серой лентой шоссе — и опять невольные мысли о табуне из шестидесяти лошадей.
Вернувшись в Петербург, Бакунин подвез доктора до его клиники на Литовской. Доктор попрощался с нами, но Бакунин вдруг остановил его и задал вопрос:
— Скажи-ка, голубчик… Когда я брал машину из гаража, там был шофер-служащий, который подавал машину, помнишь его?
— Как же, помню.
— Перстень у него на правой руке, с изображением…
— Перстень у него с простым черным камнем, квадратным, без рисунка [22] , — услужливо пояснил доктор.
22
Как станет известно несколько позже, шофер-служащий был карточным шулером, среди которых такие перстни носили очень многие. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
— Без рисунка… — задумчиво повторил Бакунин и кивнул доктору на прощанье. — Ты вот что, братец, если вспомнишь или поймешь, что за странность тебе показалась, немедленно ко мне, хоть днем, хоть ночью. Очень, брат, важно. На странностях стоит мир.
— Как изволите приказать, — наклонил голову доктор.
Доставив автомобиль в гараж, мы взяли извозчика и отправились домой. Я обратил внимание, что извозчик вез нас вдвое дольше, чем Селифан. У крыльца особняка Бакунин расплатился вдвое против того, что запросил возница. Едва только я шлепнул Наполеона по голове его медной треуголкой, Никифор тут же отворил нам дверь и впустил в дом. Уже стемнело, войти с вечерней прохлады в теплую прихожую было приятно.
Все уже поужинали — кто как и кто чем, не дожидаясь нас. Мы разделись — я снял свою куртку, Бакунин отдал Никифору котелок, и мы прошли в столовую. Тут же явился Василий. Лицо его казалось заспанным. Прежнее недовольство прошло — он никогда не дулся на своего любимого барина больше одного дня.
— Кушать будете? — позевывая спросил Василий.
— А как же, — ответил Бакунин, — не обедали, покушать нужно, да и за работу пора.
— Как же, за работу, — довольно миролюбиво проворчал Василий. — Третий день ни страницы.