Убийство на дуэли
Шрифт:
— Никто из секундантов, — уточнил Бакунин. — А Толзеев мог устроить так, чтобы князь оказался лицом именно туда, куда нужно. Он спускался на луг с косогора последним. Когда князь уже стоял на лугу, Толзеев мог отойти чуть левее — и князь оказался бы лицом в одну сторону. Отойди он правее — князю после установки барьеров пришлось бы повернуться в другую сторону. Граф Уваров, устанавливая барьеры, подсознательно ориентировался на уже стоящих противников.
— Ну что ж, так ли, иначе ли, князь стал лицом туда, куда нужно. Хотя мы не знаем, как важно было убийце убить его именно в тот день. Стань князь лицом в другую сторону, может, убийца отложил бы покушение. Ждал бы другого случая. А может быть,
— Между прочим, Карпищев, секундант Толзеева, рассказал доктору, что накануне дуэли Толзеев, до того ни разу не стрелявший из револьвера, ездил в заведение некоего Протасова и взял урок стрельбы.
— А что это за заведение? — оживился дядюшка.
— Что-то вроде тира. Обучение стрельбе всех желающих, особенно добровольцев. Их Протасов тренирует бесплатно. — Бакунин на минуту умолк, но потом продолжил: — Я исследовал обе пули, извлеченные из тела князя Голицына. Под микроскопом. Та пуля, которая попала в ключицу, по всей вероятности пуля Толзеева, ничего особенного из себя не представляет. А вот вторая… Та, которой князь и был убит, та самая, которая попала прямо в лоб, с виду револьверная, но имеет золотой сердечник — для утяжеления. И несомненно стреляна из винтовки. Сила выстрела этой винтовки — это очевидно — больше силы выстрела обычной винтовки, что видно по глубине нарезов на пуле.
— Вот это да… — протянул Акакий Акинфович.
— Думаю, террористы здесь ни при чем, — уверенно сказал дядюшка. — Двух мнений быть не может — стреляли агенты германской разведки. Пуля с золотым наконечником! Дальнобойная винтовка! Оттого-то и выстрела никто не слышал. Все ясно! Стрелок находился, может, за километр от места дуэли.
— Как же он с такого расстояния ухитрился сделать такой выстрел? — повторил я свой вчерашний вопрос.
— Я сомневаюсь, что в интересах германской разведки убивать князя Голицына, известного своей прогерманской ориентацией, — возразил Бакунин.
— Какая уж там ориентация — русские войска уже в Пруссии! Началась война — трижды переориентируешься, — ответил дядюшка. — Это же замечательный ход. Ведь князь Голицын — последний человек в России, который мог бы удержать в руках страну. Столыпина убили террористы. Голицына — немцы. Россию ждет погибель.
— К сожалению, ты, дядюшка, прав относительно того, что теперь, после убийства князя Голицына, нет человека, который удержал бы в руках страну, — задумчиво сказал Бакунин.
— Прекрасный ход! — горячо продолжал дядюшка. — И не нужны миллионные армии!
— И тем не менее смерть одного человека не решает судьбу войны.
— Это как же? А убей какой-нибудь немецкий студент Наполеона — это не решило бы войну двенадцатого года? Да она бы просто не началась! А убей бы кто-нибудь Александра Македонского [28] — не было бы индийского похода!
Бакунин явно не хотел продолжать дискуссию. Он повернулся к Акакию Акинфовичу.
— Надо бы заехать к этому господину Протасову. Посмотреть его заведение…
Эти слова осенили дядюшку:
28
Александр Македонский (356–323 до н. э.), царь Македонии, сын Филиппа, великий полководец и государственный деятель Древнего мира. Разбил персидского царя Дария III при Гранике, Иссе, Арбеллах (Гавгамелах). Завоевал Малую Азию, Палестину, Египет и всю Персию. Совершив поход в Индию, Македонский вернулся в Вавилон, который намеревался сделать столицей своей империи. Походы Македонского
— Так этот Протасов и есть германский шпион! Под видом подготовки добровольцев!
— Нет, — передумал Бакунин, — ты, Акакий, езжай к Иконникову, а потом все-таки к Кучумову. Не нужно оставлять недоделанного дела. А после обеда поразузнай, что сможешь, о самом Голицыне и о Кондаурове. Особенно все, что касается вывиха ноги. А к Толзееву, Голицыным, Кондаурову и Протасову мы с князем сами заедем.
Глава шестнадцатая
К ВОПРОСУ О МЕТОДЕ
Завтрак закончился. Карл Иванович не проронил ни слова [29] . Бакунин послал Василия предупредить кучера. Дядюшка и Карл Иванович разошлись по своим комнатам, а мы вместе с Акакием Акинфовичем направились в кабинет Бакунина. Бакунин уселся, а потом улегся в своем кресле, Акакий Акинфович с любопытством стал рассматривать пули. Я сел к столу и спросил Бакунина:
29
И во время этого завтрака Карл Иванович не стал высказывать своего мнения. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
— Хотел задать вам вопрос, Антон Игнатьевич, по поводу вчерашней беседы с доктором.
— Ну?
— Признаться, я не понял, зачем вы расспрашивали его про перстень служащего гаража? Это имеет отношение к делу?
— Косвенное, князь. Мне хотелось знать, в самом ли деле так наблюдателен доктор.
— И что же, правильно он ответил на ваш вопрос?
— А ты разве не заметил, какой у шофера перстень?
— Я, признаться, и перстня не заметил.
— А напрасно. Этот шофер фигура колоритная. Из дворян. Шулер. Но горд. Как в проигрыше — так в гараж. В автомобилях он понимает толк. А перстень тоже приметный. А доктор ведь, как и ты, видел его впервые. Но перстень запомнил. Доктор наблюдателен. До нашего Акакия ему, быть может, далеко. Вот, к примеру, князь, заезжали мы вчера к приставу Полуярову. Можешь вспомнить, что у него лежало на столе?
Я задумался, но ничего так и не припомнил.
— Наверное, телефон…
— Какой у него аппарат?
— Не помню.
— Акакий, — повернул голову Бакунин к Акакию Акинфовичу, — продемонстрируй князю свой феномен. Что у пристава Полуярова лежало на столе, когда мы к нему заходили?
— Ну, вы скажете, Антон Игнатьевич, — феномен, — улыбнулся Акакий Акинфович, польщенный тем, что Бакунину захотелось блеснуть его способностями.
— Так что же там было на столе? — еще раз спросил Бакунин.
— Ничего особенного. Лежали три дела. Одно раскрытое, писано черными чернилами. Два другие за номерами сорок семь и сорок восемь. Стеклянная пепельница с окурками. Телефонный аппарат белый с серебряной окантовкой. Настольная лампа с зеленым абажуром на подставке из белого мрамора с серыми прожилками. Письменный прибор черного мрамора с бронзовым арапчонком. Ручка с металлическим пером.
— А крышки у чернильниц в письменном приборе?
— В виде лотоса.
— А не заметил ли ты, Акакий, сколько в пепельнице окурков?