Убийство в морге
Шрифт:
— Не базарь, Великанов! — заорал испуганный вертухай. — Говори нормально, как все!
— Заделал, говорю, Хрусталева опущенный! — вновь пояснил Великанов.
Только теперь надзиратель увидел лежащего на полу Хрусталева, из груди которого текла струйка крови.
— Второй жмурик! — ошеломленно прошептал вертухай. — И за один только день! Плакала моя премия! Накрылась!..
Он поспешно закрыл дверь в камеру, словно боялся чего-то, и пошел докладывать об очередном «ЧП» в камере двести шесть.
Его реакция развеселила
— Ой, умора! — захохотал Рудин. — Премия его накрылась.
— Кто о чем, а вшивый о бане! — гоготал Маленький.
— Чего гогочете, недоумки! — осадил их Кузин. — Это вы — перекати-поле, а у человека семья, дети. Небось на младшеньком сапоги так и горят, в футбол с приятелями играет, льдышки гоняет. Нам смешно, а у него показатели ухудшились, рост карьеры замедлился. Жизнь, она и есть — жизнь. А вам все бы лишь хиханьки да хаханьки…
— Братва! — вспомнил Айрапетян. — А как нам от драки отмазаться?
— Проще простого! — отмахнулся Григорьев. — Хрусталев начал со мной драку, и все, горя желанием прекратить нарушение режима, бросились нас разнимать. А Поворов подскочил к Хрусталеву и всадил ему в сердце заточку.
— И где нашел только? — насмешливо протянул Телок.
— Где? — задумался на мгновение Григорьев. — Как где? На больничке, конечно! Единственное место, где он мог украсть нож, — кабинет врача.
— У терапевта украсть скальпель? — ухмылялся Телок. — А насчет больнички я первый придумал!
— А что, у терапевта не может быть скальпеля? — недоумевал Григорьев. — Например, он им бумагу резал…
— И врачу теперь выговор объявят! — издевался Телок. — Сколько хлопот причинил всем один опущенный.
— Он уже не опущенный! — напомнил Айрапетян. — Смыл обиду кровью!
А Поворов лежал на холодном полу, все слышал, но безучастно, как будто и не о нем велся спор, как будто не его судьба решалась собравшимися не по своей воле задержанными.
Он вспомнил яркий момент своего безоблачного детства, когда ему ни в чем не было отказа: Виктор застыл у витрины магазина, торгующего медицинским инструментом, и требовал немедленно купить ему длинный блестящий ножик.
Тогда ему этот ножик не купили, несмотря на все его причитания, рев и вопли.
Теперь этот «ножик» его все же достал и перерезал малейшую надежду на выход из тюрьмы раньше того огромного срока, который ему светил.
Дверь камеры вновь открылась.
Вошли знакомые санитары с носилками. Погрузили на носилки тело Хрусталева и унесли.
Один из них на прощанье сказал мрачно;.
— Следующего понесете сами! Нашли фраеров!
— Носи, керя! — шуганул его Телок. — Шустри!
Вертухай заглянул в камеру и вдруг заметил лежащего Поворова, на которого он почему-то не обратил внимания, так был ошеломлен видом Хрусталева с медицинским инструментом, торчащим из груди.
— Вы что, суд Линча устроили? — спросил он, надеясь,
— Он вида крови не переносит! — успокоил Григорьев. — В обморок падает!
Надзиратель пнул сапогом Поворова.
— Вставай, подрасстрельный! За убийство в тюрьме тебе светит вышка!
— Вышка ему не светит! — успокоил Поворова Григорьев. — Хрусталев Поворова опустил! Оба преступления можно оформить как «взаимку»! У одного зад пострадал, у другого сердце.
— Если бы этому в задницу ланцет воткнули, — протянул надзиратель, — тогда еще куда ни шло… Ладно, следствие покажет!
Вертухай вывел Поворова из камеры и закрыл дверь.
Маленький, поскольку он был дежурный, чувствуя взгляды сокамерников, поднялся с койки и пошел выполнять свои нелегкие обязанности дежурного. Нелегкие на сегодняшний день.
«Вот не повезло!» — подумал он.
Взял половую тряпку, намочил ее под краном и стал замывать кровь на полу.
А все остальные, молча, как на представлении, следили за его манипуляциями почти зачарованно.
Минут через десять надзиратель опять появился в камере.
— Кобрик, к следователю!
Вызов не по форме — то, что вертухай не сказал свое сакраментальное: «На выход!» — так ошеломил Кобрика, что — он не сразу поднялся, ноги стали ватными и такими потными, будто в ширинку воды налили.
— Не дрейфь! — подбодрил Кобрика Григорьев. — Держись! И помни, что я тебе говорил.
Кобрик с трудом оторвал пятую точку от скамьи и пошел к выходу из камеры. Каждый шаг давался с трудом. Выбора у него не было: либо солгать и уйти после обеда из ставшей ненавистной тюрьмы, либо сказать правду и остаться в тюрьме на долгие месяцы.
«Знаю ли я истину? — думал Кобрик, шагая коридором к следователю. — Могло мне показаться или нет?.. Могло, несомненно!.. И Поворов мог так же ударить, как и Телок… Или как… любой из дравшихся…»
Следователь, когда Кобрик вошел в кабинет, встал со стула и пошел к нему навстречу. С протянутой для приветствия рукой и улыбаясь.
Это был следователь новой формации.
— Заходите, присаживайтесь! — он крепко, по-мужски, пожал руку Кобрика. — Жаль, что наше знакомство состоялось в столь неподходящем месте и в столь неподходящее время.
Ошеломленный такой встречей Кобрик уже был готов рассказать все, что было на самом деле, когда одна ясная мысль обожгла сознание похуже, чем кипяток обжигает тело: «Он после каждого допроса пойдет домой, в театр, в кино, к любовнице. А я каждый раз буду возвращаться в камеру, есть баланду, которую еще и не пробовал, не знаю даже, что это такое, бояться сокамерников, любому может прийти в голову мысль избить меня, а то и опустить, как Поворова… И все это ради чего? Чтобы сбылась моя надежда и меня оправдали в том, чего я не совершал? Ради чего? И что останется от меня тогда?»