Убийство в морге
Шрифт:
И он решил держаться версии, принятой единогласно всей камерой, за исключением, естественно, Поворова.
— Расскажите, пожалуйста, все, что вы видели! — предложил любезно следователь.
— Я в драке не участвовал! — открестился Кобрик. — Хрусталев налетел на Григорьева, что они там не поделили, не могу вспомнить, не обратил внимания. Остальные бросились их разнимать, конечно, кроме Кузина и Поворова.
— Вы хотите сказать, что Поворов не участвовал в драке? — удивился следователь.
— Он внезапно
Кобрик замолчал. Ему стало вдруг стыдно.
«Боже мой! — подумал он. — Как я легко, оказывается, могу лгать!»
— Скажите мне честно! — спрашивал следователь. — Вы лично видели, как Поворов ударил Хрусталева?
— Лично видел! — Кобрик даже не покраснел. — Как вас вижу, так же ясно. Он и бросился на него с этой целью. Даже вы, наверное, не сможете сказать, что с криком «убью» да с ножом в руке бросаются, чтобы почистить яблоко…
— Да уж! — согласился с ним следователь.
— Думаю, что земля вздохнула с облегчением, когда Хрусталев перестал ходить по ней! — добавил Кобрик.
— Как служитель закона, я не могу согласиться с вами, — запротестовал следователь. — Это чисто человеческая позиция. Закон говорит о другом. Закон не говорит о виновности или невиновности человека. Закон рассматривает доказательства его виновности или невиновности. А до тех пор, пока нет доказательств виновности, человек невиновен.
— А что служит доказательствами? — наивно спросил Кобрик.
— Ваши показания уже есть свидетельство виновности Поворова, подкрепленное доказательствами других ваших сокамерников, плюс вещественные доказательства типа скальпеля или как его там…
Кобрику стало не по себе.
— Его расстреляют? — спросил он, проклиная себя за слабость.
— Вряд ли! У меня есть сведения, что Хрусталев изнасиловал Поворова. Это — смягчающее вину обстоятельство.
— Я только что хотел вам об этом сказать! — повинился Кобрик. — Поворов смыл позор кровью.
— Тюрьма вам явно на пользу не пошла! — засмеялся следователь. — Вы уже оперируете уголовной терминологией. Вам это не к лицу.
— А кому тюрьма на пользу? — спросил Кобрик. — Разве есть такие?
— Представьте себе: есть такие, кому только тюрьма служит препятствием, чтобы совершить преступление. Они готовы, но боятся тюрьмы. И одним преступлением меньше на свете. Всему обществу легче.
— А те, кто здесь, разве не боялись? — не поверил Кобрик.
— Сейчас многие из тех, кто здесь, не боятся ни Бога, ни черта, не только тюрьмы… Подпишите свои показания, пожалуйста. Вот, здесь и здесь… Благодарю!
Он незаметно нажал на кнопку звонка вызова, и сразу же явился конвойный.
Кобрик вежливо попрощался и пошел обратной дорогой в камеру двести шесть. Ждать обеда, после которого
17
Адвокат не обманул Кобрика. Его освободили даже раньше, до обеда. Очевидно, кормить его баландой побоялись, расскажет где — хлопот не оберешься. А на приличный обед лимит был исчерпан.
В камере чувствовалось какое-то напряжение, которого Кобрик не ощущал до убийства Хрусталева.
Все чего-то боялись.
Одного за другим вертухай дергал на допрос к следователю. Но он мог ограничиться одним Кобриком, настолько показания были похожи друг на друга.
Очевидно, всем было так же стыдно, как и Кобрику, потому что после возвращения каждый замыкался в себе и молчал.
Постепенно в камере установилась такая мертвая тишина, что когда прогремел мощный голос вертухая: «Кобрик, Григорьев, на выход с вещами!» — он был воспринят, как звук трубы ангела-избавителя.
Прощание было недолгим и почти молчаливым. Один Кузин сказал вроде Григорьеву, а может, просто так, в пустоту:
— Теперь мы все повязаны ложью!
На что Григорьев насмешливо ответил:
— Вся страна повязана!
И они покинули камеру вдвоем.
Кобрик был уверен на сто процентов, что Григорьева дернули на суд, на «правиловку».
К его огромному удивлению, Григорьеву также были выданы все его личные вещи, деньги, и старшина проводил их обоих через тюремный двор на контрольно-пропускной пункт, где пожал каждому руки и пожелал всего хорошего, а главное, больше здесь не встречаться.
Оказавшись за воротами тюрьмы, Кобрик первым делом увидел стоявшую машину будущего тестя, за рулем которой сидела его жена-невеста.
— Прощай, Григорьев! — протянул руку Кобрик. — Запиши телефон, может, найдешь время, позвонишь? Рад буду тебя увидеть.
Григорьев его руку взял, но сказал совсем не то, что надеялся услышать Кобрик:
— Гони, кент, ксиву, что передал тебе Хруст!
Кобрик широко раскрыл глаза, так его поразил Григорьев.
— Откуда знаешь?
— Это не важно! — ответил Григорьев. — Знаю, и все тут! Тебе лезть в это логово не имеет никакого смысла. Схавают и не поморщатся! «Не ходите, дети, в Африку гулять!..»
Кобрик достал шифрованную записку Хрусталева и отдал ее Григорьеву. Она уже не представляла для него никакой ценности: данное слово потеряло смысл после смерти того, кому это слово было дано.
— А твою записку отдать тебе? — спросил он насмешливо. — Или ты уже забыл, что тоже просил меня об одолжении?
Григорьев рассмеялся:
— Оставь ее себе на память обо мне! Или выброси, если будет неприятно!
Кобрика наконец заметила жена-невеста. Она пулей вылетела из машины и с воплями восторга бросилась к любимому.