Убийство в пансионате
Шрифт:
– Придешь по вызову, а там...
– вздыхала Алла Геннадьевна.
– У ребенка больная печень, а в доме только картошка и хлеб. А как нашей зимой без теплых вещей?
Василий Викторович и Валерий Аронович говорили о производстве.
– Налогами задушили. Аппараты купить не можем, цены на них растут. Нам не угнаться. И такой продукт в землю закапываем. Разве можно наш творог, наш сыр сравнить с суррогатом импортным? Чем они магазины забили, да по таким ценам сумасшедшим! А завод тоже стонет - цены на топливо, на энергоносители - каждый аппарат выходит по цене золота. А этот, Чубайс, значит,
– Все порушили, - соглашался Клинов.
– Если б только нерентабельные. Но ведь нас не закроют. Без нас ни коммунизму, ни капитализму не обойтись. Но у нас все трещит. Нет газа. Электроэнергия на пределе. Провода горят. Все встает. Запчасти не купишь. Всем стало невыгодно их производить.
Анатолий Иванович все смотрел то на женщин, то на мужчин. Он тоже хотел поговорить. Не ждал он, что разговор за столом пойдет о производственной мелочевке. Ему, Анатолию Ивановичу, интересны темы судьбоносные, ему не терпится высказать свое мнение о нынешних событиях в Москве, а такое впечатление, что за столом все, кроме него, о них забыли.
Вера Алексеевна пришла на помощь мужу.
– Телевизор смотрели? Последние известия?
– поворачивая голову то к одному концу стола, то к другому, спросила она так громко, что не ответить ей было неудобно. Ответили вразнобой, но все, мол, не смотрели, но в общих чертах в курсе.
Василий Викторович спросил великодушно:
– А ты слушаешь? Интересуешься?
Ответила Клинову не Вера Алексеевна, ответил Анатолий Иванович:
– Я не интересуюсь. Я заболеваю.
Стол добродушно рассмеялся, развернулся к Анатолию Ивановичу и, молча, вежливо ждал, что скажет хозяин, именинник.
Многое хотел сказать Анатолий Иванович, но не умел он говорить легко и гладко. Он помолчал, подыскивая нужные слова, потом поднял стакан, глотнул воздух, как перед длинной тирадой, и сказал проникновенно: "За победу". И уточнил "За нашу победу".
И все засмеялись, потянулись к его стакану стаканами, пожелали ему долгих лет, здоровья и удач. И выпили. И закусили. И ушли в свои разговоры.
– Я смотрю на наших выпускников, - Эльвира Васильевна вновь говорила о школе.
– Все лоботрясы, лодыри, куркули, все пакостные - уже рассекают на тайотах. А все, кто учился, другим помогал, у кого глазки светлые и души ясные - ходят в потертых штанах и перебиваются на картошке. Они воров ввели в закон. Воровство, спекуляция, подлость - вот что правит в их мире, и при этом спекулируют и христианством, православием. Теперь и образование платное. Конечно, когда вокруг неучи, легче внушать народу, что в нашем правительстве люди умные и порядочные.
– Я уже не могу видеть телевизор. Даже детские фильмы: или колотят друг друга по голове, или поджигают живьем, - вторила ей Алла Геннадьевна.
– Ты знаешь, сколько у нас в больнице ребят с ожогами, сколько сгорело заживо от таких вот шуток с поджиганием. До этих мультиков у нас таких случаев не было.
Анатолий Иванович поднял стакан,
– У МММ нет проблем.
И снова стол вспомнил о хозяине, снова потянулся к нему стаканами:
– Ну, будь.
– Ну, всего.
– У правительства альтернативы нет, - сказал Анатолий Иванович, и стол дружно рассмеялся.
– Ну, у нас, как на кочку вскарабкался, альтернативы нет. Но мы им поможем. Подыщем альтернативу, - пробасил Рахматуров и развернулся к Клинову.
– Фашизмом пугают, - говорила Эльвира Васильевна.
– Разве сейчас не фашизм? Убивают свой народ.
– Да, - соглашалась с ней Алла Геннадьевна.
– Какая, право, разница, отчего дети умирают: от бомбы или от недоступности операции. А сколько наших ребят гибнет на чужой стороне, а страна их не только не славит, еще и предает, отрекается.
– Я никогда так не жил, - сказал Анатолий Иванович с ноткой отчаяния, что нет ему за столом поддержки.
– Я никогда столько товаров не видел. Кругом все импортное.
– И за это импортное барахло не жаль заплатить детьми, - зло отозвалась Эльвира Васильевна.
– Особенно, чужими.
– Идет процесс первоначального накопления капитала, - сказал Анатолий Иванович.
– Приток иностранных инвестиций в экономику способствует...
– он запнулся, вспоминая фразу, но Алла Геннадьевна отмахнулась:
– Да брось ты, в самом деле. Иностранные инвестиции - это новые фабрики и рабочие места для безработных, обилие магазинчиков и кафе, где все не слишком дорого и очень вкусно - а у нас вывозится страна: рыба, лес, металлы. Страна отдается за отбросы их производства, копеечные пряники, несъедобные продукты, и свой народ обречен на вымирание. И земля российская по кусочку отрезается, отдается тихой сапой, народ о том и не знает. Как тот же Даманский. Да и какая им разница там, в центре; земля вокруг них огромная, подумаешь, еще пара островов соседям отошла, зато у них под окном пару банок сосисок добавили в киоске.
– Период первоначального накопления капитала, - сказал Анатолий Иванович.
– А я тоже боюсь, - и Вера Алексеевна решилась заговорить о наболевшем, но негромко, чтобы муж не слышал, - день и ночь боюсь, что меня сократят. Так боюсь остаться без работы, - и такая тоска была и на лице Веры Алексеевны, и в ее голосе, что и Алла Геннадьевна, и Эльвира Васильевна молчали, не зная, что ответить. Сокращения шли повсюду, и они могли оказаться не у дел, но - рядом мужья.
– Пора и покурить, - сказал Василий Викторович, доставая сигареты.
– Мальчики, на балкон, - сказала Алла Геннадьевна и вспомнила.
– А та... бабка... Кто ее? За что? Как же так?
Все замолчали. Все вспомнили о бабке, о преступлении, но ни о бабке, ни о преступлении никто ничего не знал.
19.
– Вы видели холмик с цветами на площади у центральной гостиницы? спросила Зоя Петровна за завтраком.
– Да, - с интересом откликнулась Клинова. Она обратила внимание на холмик. Камни, цветы и деревянный крестик. Такие поминальные памятники ставят у дороги. Алла Геннадьевна изумилась: как можно кого-то задавить в таком закутке? Неужели ребенок? И она расстроилась, а муж сказал: "Да просто здесь убили кого-нибудь".
– Да, видели.