Ученик ученика
Шрифт:
Принимая выпады противника на дальнюю треть клинка, я только делал вид, что контратакую или собираюсь это сделать. Огрехи в технике Колдейна были очевидны, но воспользоваться ими у меня никак не получалось. Для этого необходимо было рискнуть, а я не мог себя заставить это сделать, не мог поймать кураж. Кураж – штука замечательная, но трудно настроиться на убийство человека в общем-то из-за пустяка.
Заметно было, что Колдейн приходит все в большее раздражение, стремясь покончить с делом как можно быстрее. Может быть, его злило то, что он никак не справится с таким неопытным
Потом случилось то, к чему я долго готовился, но никак не мог решиться. Во время очередного выпада Колдейна я увел его клинок дагой в правую от себя сторону и нанес удар. Он был похож на тот, что наносят тореро, вонзая шпагу быку в загривок. Вот только мой удар был направлен Колдейну в правое плечо.
Я попал, и попал здорово. Острие шпаги уперлось в плечевую кость, и я даже использовал это, для того чтобы разорвать дистанцию скачком назад, оттолкнувшись. Колдейна шатнуло, и он не смог удержать шпагу в руке. Будь это обычный бой, мне бы не составило труда покончить с ним следующим ударом. Момент был подходящий, поскольку его левая рука с дагой прижалась к правому плечу. Наверное, стоило бы это сделать, но я не решился. Непонятно было, как истолковали бы этот удар секунданты и зрители. Возможно, как подлый и недостойный дворянина в таком благородном поединке, как дуэль.
Все. Остался лишь маленький нюанс.
– Не слышу извинений, – обратился я к Колдейну.
Тот сделал недоуменное лицо.
– Господа! – На этот раз мои слова были обращены к остальным. – Прошу извинить мое невежество, но, насколько я знаю, дуэль считается состоявшейся в трех случаях: в случае смерти одного из дуэлянтов, в случае ранения, в результате которого невозможно продолжить бой, и в том случае, если один из противников извинится. Смерти нет, тяжелой раны – тоже, остались только извинения. Итак, я жду.
После этих слов я переложил шпагу в левую руку, освободив ее от даги, и описал клинком изящную восьмерку. Боюсь, что это единственное, на что я способен левой рукой, и, если Колдейн решится на поединок, мне придется туго.
Вмешался лекарь, поспешно заявивший о том, что продолжать бой с таким ранением невозможно. Да кто же против, вряд ли я услышал бы извинения, тем более они мне вовсе не нужны. Откровенно говоря, мне и самому сложно было объяснить себе, почему я это сделал.
Боюсь, что мои проблемы не закончились, и для этого никаких пядей во лбу иметь не надо. Мне не нравились взгляды, которыми они обменивались между собой. Да что ж вы так ко мне привязались, кому из вас я дорогу перешел? Ворона вы черта с два получите, я еще вчера у стряпчего побывал и завещал коня Горднеру.
Кстати о моем бывшем командире. Из-за развалин башни, сложенной из необработанного камня, показалось три всадника. Те, что сзади, – это Тибор с Крижоном. Они запоздали, я ждал их еще полчаса
Остальные тоже смотрели на подъезжавших к нам всадников. Может быть, их прибытие удержит моих противников от осуществления замыслов, которые так очевидны?
Когда троица подъехала на достаточно близкое расстояние, я испытал лишь разочарование. Это был не Горднер. Незнакомец был похож на него не больше, чем кошка на тигра. Ну разве что осанкой. Во всем остальном – во взгляде, в манерах держать себя и еще в тысяче мелочей, которые невозможно заметить издали, – не было ни малейшего сходства.
Псевдо-Горднер направился к окружению моего недавнего противника. При виде Тибора и Крижона у меня на душе полегчало. Жаль, что пришлось впутать их в эту историю. Вот только убить меня сейчас будет значительно сложнее. Убить теперь придется всех троих, потому что право на защиту своей жизни есть у каждого, дворянин он или простолюдин, и мои парни обязательно им воспользуются. Если же получится так, что одному из них удастся скрыться, то обо всем этом узнает Горднер, и тогда он поступит так, как должно, пусть даже я этого уже и не увижу.
Тибор, спешившись, доложил:
– Все готово, ваша милость, – и передал мне бумагу, из-за которой они и задержались в Веленте. Ничего интересного в ней не было, лишь завещание, в котором и говорилось, что в случае моей смерти Ворон переходит в собственность Горднера. Впрочем, как и подаренная Жюстином шпага.
Остается только надеяться, что человек, прибывший вместе с Крижоном и Тибором, не настолько повязан с остальными, чтобы принимать участие в убийстве. Или, по крайней мере, покрывать его.
Подошел мой секундант, и вид у него был не очень довольный. Видимо, что-то пошло не по их плану. Не иначе поражение Колдейна. Я все же поинтересовался, что случилось.
– Сложность в том, господин де Койн, что вами были нарушены правила дуэли, и один из друзей Колдейна имеет в связи с этим претензии к вам.
И в чем же оно заключается, это нарушение? Уж не в том ли, что победу одержал именно я? И я не смог удержать в себе вспыхнувшую ярость, заявив:
– Передайте другу господина Колдейна, что он безмозглый осел, и я готов встретиться с ним на любых условиях. Подробности вы мне расскажете позже, если не сочтете за труд, а я вас покидаю.
Как смысл оттягивать неизбежное, если решение ими уже принято? Я даже догадываюсь, кто будет моим следующим противником в борьбе за звание лучшего фехтовальщика славного города Велента. И о том, что это опять будут шпаги, тоже догадаться не сложно. Дуэль на пистолетах слишком зависит от случая.
Уже позже, когда мы подъезжали к Веленту и ярость, так некстати вспыхнувшая во мне, угомонилась, я подумал: «Артуа, если уж кого-нибудь и называть безмозглым ослом, так это только тебя».