Учитель афганского
Шрифт:
Снигирев помнил следующие слова профессора и сыграл на опережение, сказав:
— Смотрите, края манускрипта как неровно обрезаны. Я бы ввел в анализ еще и геометрические параметры листа. Может быть, это тоже имеет какое-то значение.
И неожиданно столкнулся с хитрющим взглядом профессора, словно говорящего: «Ну-ну, чем ты еще хочешь удивить, используя свою память о вчерашнем дне?» У Снигирева даже сложилось мнение на грани уверенности, что Сенинг махнет рукой и скажет:
— Да брось ты, мы же оба знаем, что это все уже было вчера. Просто над
Но вместо этого Сенинг согласился с ним:
— Возможно. Обратите внимание еще на одну закономерность. Написание слов на каждой строке разное. Ширина и высота букв, даже интервалы. Все меняется от строки к строке и подчиняется некоему ритмическому закону.
Снигирев промолчал, но прекрасно сознавал, что профессор говорит правду, и последующий анализ это только подтвердит. Край листа, вроде неровно обрезанный, на самом деле следовал строгим математическим законам, и с помощью длиннющих формул, что спустя какое-то время выдаст компьютер, они будут привязаны к начертанным символам.
— Я вот о чем подумал, — размышлял профессор, проанализировав полученные данные. — Если написание слов и край листа подчиняется общим законам, то можно попробовать сгладить края и посмотреть, что получится с текстом.
— С какой целью?
— В таком случае можно будет установить, когда произошло деформирование листа. До написания на нем текста или после.
После внесенной коррекции символы ощутимо видоизменились, исчез ряд лакун, но все равно оставались легкочитаемы.
— Боковые грани мы учли, займемся верхним и нижним, — возбуждено потер профессор руками. — Чувствую, что мы на верном пути.
По картинке прокатилась еще одна волна, оставляя после себя почти полную абракадабру, в которой даже компьютер, бегло знающий древнеарабский, мало, что смог разобрать.
— Откровенно говоря, я ожидал большего, — сокрушенно заметил Сенинг.
— Вы забыли про еще одну составляющую, — проговорил Снигирев, слова дались с неожиданным трудом, словно он говорил, опустив голову в воду. — Толщина бумаги. Она неодинакова.
— Точно! — воскликнул Сенинг. — Интеграл по толщине! Правильнее будет сказано, по высоте.
Пальцы профессора вновь забегали по клавиатуре. Процессор загудел от нагрузки, и по экрану пошла третья, последняя волна. То, что она последняя стало ясно, когда в тексте остались одни прямые.
— Передайте своему Шипилину, — скрипучим голосом произнес Сенинг, — что он напрасно ищет своего корреспондента. Эти письма никто не писал. Эти письма вообще не были никогда написаны. Они были смоделированы.
Эксперт решил сыграть ва-банк.
— Уважаемый Гарри Эгонович, а откуда вам известно про Шипилина? — спросил он. — Этой фамилии я вам не называл. И почему, интересно мне знать, вы называете рукопись письмами?
— Да никакая это не рукопись! — раздраженно воскликнул Сенинг. — Это Послание. Неужели непонятно?
— Непонятно. С чего вы так решили? Вы знаете древнеарабский?
— Он
— Шипилин сказал мне, что это рукопись легенды о Проклятой долине.
— Для Послания выбрана форма, наиболее понятная людям. Кто же виноват, что они настолько тупы, что больше до них ничего не доходит?
— А что вы себя к людям уже не относите? — издевательски уточнил Снигирев.
— Иван Иванович, бросьте придираться к словам, — махнул рукой профессор. — Не суть важно. Вас должно больше волновать, что Послание послано, благополучно получено и забыто на века. Люди на него благополучно наплевали, как и на все в этом чрезвычайно запущенном мире.
— А что мы, по-вашему, должны были делать? — опешил Снигирев от такого напора.
— Думать, Иван Иванович. Ду-мать. А то привыкли по любому поводу глотки рвать. Видите ли, государство создано для подавления нищих богатыми. Ни хрена подобного! Убери милицию на один день и скажи, что никого ни за что наказывать не будут, да вы же за двадцать четыре часа все тут разнесете и грызть друг дружку будете. Вы же государство создали для защиты от самих себя. Ходите в цивильных пиджаках, как культурный человек помогаете бабке дорогу перейти, а потом приходите на аэродром, садитесь на бомбовоз и таких же бабок сотнями накрываете. Вы же, как были зверьми, так ими и остались.
— Что это вы так на людей обижены?
— Я констатирую факты. Человечество не доросло до того, чтобы себя спасти. Вы и государство создали, чтобы отгородиться от всего непонятного и поэтому пугающего. Вы не готовы к тому, чтобы воспринимать некоторые вещи такими, какие они есть.
— Например, какие?
— Например, собственную сущность. Свою животную сущность.
— Человек это коллективное животное. Это еще Карл Маркс говорил.
— Доннер веттер! Опять двадцать пять!
Профессор сел за компьютер и отправил полученные данные по электронной почте.
— Полученные нами данные это предел для моей домашней лаборатории. В институте больше наколдуют.
— Как думаете, кто, как вы сказали, смоделировал это Послание?
— Кто бы это ни был, мы находимся с ним в равном положении. Мы представления не имеем, кто он или что он. Он точно также ничего не знает о нас. В противном случае, он не пытался бы достучаться до нас столь изощренным способом.
Некоторое время Снигирев переваривал услышанное, потом произнес:
— Сказочник вы, Гарри Эгонович. Ранее за вами не наблюдалось подобного грешка.
— Мы редко говорили на уровне душ.
— Вы хотите сказать, по душам? — похолодел Снигирев, вспомнив по свое теперешнее плачевное состояние.
— Называйте, как хотите. Кто он или что оно, мы не знаем, но он пытается нас предупредить. Не зная наших способов кодировки, он сделал информативной саму форму документа.
— Раз он был такой продвинутый, что ж он рабов заставил хлопок жевать?
— Пути господа неисповедимы.
— Еще можно сказать, что тайна сия велика есть, — поддел Снигирев.