Учитель (Евангелие от Иосифа)
Шрифт:
То ли сомневаясь в этом, то ли, наоборот, опасаясь того, Иуда Искариот заявился к Ионатану Анна, ставшему теперь «Отцом» Кумрана вместо беглого Симона Магуса. Представителем иерусалимского «Отца». Народного первосвященника Каиафы. О должности которого мечтал, разумеется, и сам Анна.
Иуда легко убедил Ионатана, что за коммунальным ужином накануне Пасхи, на торжественном собрании всех кумранских старейшин, Иисус снова отважится на дерзость, выказанную в Судный день.
Так же легко Анна согласился лишить Иисуса звания «Сына» и пожаловать
Узнав об этом решении, Иисус счёл себя обречённым. Последнюю надежду он возложил на один из дней перед Пасхой. Когда истекал срок пророчества.
Рассчитывая на это же пророчество — хотя и в свою пользу, — на тайной вечере решил объявиться и беглый Симон.
— Поцему тайной? — встрянул Ши Чжэ.
— Как почему?! — оживился Берия. — Пилата боятся. Потому, что закон нарушили. Нарушил, — отвечай!
— Семён да, нарусил, Иуда тозе, а Иисус соверсил осибку, а не закон нарусил. Зацем ему отвецать?!
В ответ Лаврентий обратился сперва к Чиаурели:
— Амас ту дзма хар, Миша, моациле гвино! (Будь мне братом, Миша, отодвинь от китайца вино!)
Потом улыбнулся и сказал самому китайцу:
— Иисус всё время нарушал законы! Даже при рождении: родился у родителей, которые не были женаты…
С началом марта начал выходить и срок пророчества.
Бог, тем не менее, продолжал упорствовать. Молчать.
Гневался Иисус, однако, не на него. На евреев. Уже второго марта, ворвался в казначейство, которым заведовал Иуда, и стал крушить там мебель. Поскольку, мол, бог молчит в знак протеста против жуликов, засевших в этом «разбойном вертепе».
Через две с лишним недели беспокойного поведения, в ночь с 19-го на 20-е марта, Иисус угомонился и отпраздновал вторую свадьбу с Марией. К вечеру следующего дня он, как и положено ессею, даёт обет возвращения к аскетической жизни.
В шесть вечера в большой ризнице при монастыре начинается коммунная трапеза тринадцати кумранских старейшин. Аскетов.
Роковая трапеза. Для Иисуса и человечества.
Ши Чжэ опять вмешался. Сказал, что нас за столом тоже ровно 13, но не все старейшины. Или аскеты. Ибо ни Мишу с Мишелью, ни самого себя он, дескать, не причисляет ни к старейшинам, ни к аскетам.
Мишель сощурилась, а Чиаурели не понял:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ницего. Просто интересно!
Потом китаец извинился перед Ёсиком за то, что его прервал.
Во время вечери, как Иуда и предсказывал, Иисус, сидевший рядом с Ионатаном Анна, потеснил его с возвышения, которое принадлежит главе застолья, священнику. В качестве какового он и вёл себя до десяти вечера, когда объявил, что трапеза закончилась — и всем надлежит отправиться в «Оливковую рощу».
Так назвали в Завете монастырь к востоку от кумранского акведука. Через двор. В «роще» Иисусу и остальным оставалась
Тем временем Иуда послал к Пилату в Иерусалим гонца с предложением взятки, с приглашением прислать солдат для поимки Иисуса с беглецами-зелотами, Вараввой и Симоном, и с прошением о помиловании его самого, Иуды.
До наступления полуночи Иисус мог отказаться от претензий на первосвященство. В течение этих двух часов его терзали сомнения в правильности избранного им жребия. В случае невмешательства небес в оставшийся срок ему грозило страшное обвинение в лжепророчестве. И, стало быть, — смерть.
Такая же, какая выпала на долю Иоанна Крестителя. Быть может, хуже.
Ионатан Анна, который не верил его пророчеству и которому, по закону, как «Отцу», предстояло арестовать Иисуса, если небеса вот-вот не вмешаются, прервал молившегося Иисуса и заговорил с ним, как с обречённым. Заговорил о некоей чаше.
Иисус ответил ему: «Отче, пронеси чашу сию мимо Меня! Впрочем, делай не то, чего Я хочу, но чего хочешь Ты!»
О какой чаше шла тогда речь, скоро, увы, выяснилось.
Ши Чжэ засуетился и украл у Чиаурели свой стакан.
Наступила полночь. Кумран затаил дыхание.
Умолкли во дворе и стрекозы.
Старейшины высыпали туда и задрали головы к небесам.
Луна не встала. Продолжала скользить лёгким серебряным пятаком по чёрному небу, тяжёлому и гладкому, как мрамор.
Луна уходила к Мёртвому морю. Тоже гладкому и чёрному.
Ничего не произошло. Небеса не подали ни малейшего знака. Ни молнии, ни даже моргнувшей звезды.
Стрекозы выждали ещё несколько мгновений, а потом взорвались все разом и стали дырявить тишину мелкими, но быстрыми строчками.
Иисус зашагал к скалистому бугорку в центре двора и взобрался на него.
«Пришёл мой час!» — проговорил он тихо. Чтобы его никто не услышал. И — ничто. Кроме легенды.
Когда его обступили неразличимые во тьме силуэты людей, он спросил: «Кого ищете?»
«Иисуса!» — ответил ему голос Иуды Искариота.
«Я есмь!» — кивнул Иисус и сошёл с бугорка…
— Надо же! — вздохнула Валечка. Теперь она стояла за спиной Ёсика.
82. Эксепнусен…
Арестовали и Симона с Вараввой.
Берия эту акцию одобрил кивком головы.
Судил Иисуса сперва Ионатан Анна. Суд под его началом быстро признал Христа виновным.
Берия спросил: а сколько было судей?
Ёсик не вспомнил.
Вспомнил зато, что ровно в два ночи Иисус предстал уже перед прибывшим на место скандала Каиафой. Народным первосвященником. Который тоже осудил его.
Берия хмыкнул. Наверное, в адрес Каиафы.
В шесть утра в Кумране объявился и Пилат. Не слушая еврейских «отцов», он сразу же велел Иуде представить ему трёх «воров», врагов Рима, бунтовщиков, которых сами евреи обвиняли, однако, в другом. В лжепророчестве.