Учитель истории
Шрифт:
Это было явление! Народ был потрясен!
— Ана! Ана! Ана! — расступаясь, скандировала толпа.
Это ликование, это поклонение до страшного сердцебиения возбудили в Ане доселе незнакомую страсть величия, и понимая, что это фальшь, что это игра, что это обман, она, тем не менее, все больше и больше покорялась азарту всесилия над людьми, соблазну власти, пороку славы. И чувствуя, как внушения доктора овладевают ее волей и сознанием, она, ничего не говоря, только царственно махнула рукой, толпа хлынула за ней в Константинополь, в городе еще внушительнее разрослась и двинулась к ипподрому, к центральному месту зрелищ
— Это наемники самозванца Лекапина!
Толпа разнесла ворота. Молчаливая Ана величественно взошла на трибуну. Здесь уже были сенаторы и богатые вельможи; много разнаряженных женщин, и среди них те, которых видела Ана в императорском дворце. Тут же голытьба и простой люд.
— Тихо! — громогласно закричал здоровенный богато одетый мужчина. — Победительница олимпиады! Наша гордость и честь! Несравненная и великая Ана Аланская-Аргунская будет говорить!
Аж коленки задрожали у Аны. Она никогда не вела речей перед людьми, тем более перед столькими людьми. А от того, что ей наговорил Зембрия Мних, все в голове путалось, и она не знала, с чего начать, и вообще не могла рот раскрыть.
— Просим, просим! Говори! — закричали в толпе.
Ана молчала. И тут начался свист. Это покоробило ее, задело за живое. Ана сделала шаг вперед, подняла руку, призывая к тишине. «Скажу, что думаю», — пронеслось в голове.
— Люди! Братья и сестры! Друзья! — начала она не совсем уверенно и тихо, однако с каждым словом, понимая, что это вызов и обратного пути уже нет, с отчаянной смелостью повела речь, ту речь, что отвечала ее чаяниям, чаяниям простого народа.
Несколько раз ее речь прерывали раскаты одобрительных возгласов и рукоплесканий. А она говорила о правителях, допустивших поборы, взяточничество, казнокрадство, продажу должностей и нарушения закона, о неспособности наемной армии и бездарных военачальниках, о поражениях на всех фронтах и в море и сдаче земель империи, о несправедливом рекрутстве и дезертирстве и разложении армии, о бедственном положении больниц и школ, о нищете поголовного большинства населения при фривольной жизни кучки богачей, о разврате одних и голодной смерти других, и еще о многом, и наконец, о рабстве как высшей мере бесчеловечности и безбожия.
Как советовал Мних, критикуя власть, Ана ни разу не назвала имя Лекапина, хотя и без того все было понятно; и оканчивая зажигательную речь, она заявила, что есть только один человек, посланник Бога, способный спасти империю и всех византийцев от грядущей гибели и иноземных завоевателей. Здесь, как заправский оратор, Ана сделала многозначительную паузу.
— Кто? Кто? Назови его! — раздались возгласы со всех сторон.
— Тот, кого Вы предали, чье имя уже долго в забвении, кого сегодня могут тихо убить!
В этой кульминации Ана вновь мастерски выждала.
— Кто это? Кто? — в нетерпении взорвалась толпа.
Ана повелительно подняла руку, призывая к тишине, и, максимально привлекая все внимание, надрываясь, воскликнула:
— Наш законный император — Константин Седьмой Порфирородный! Он нужен нам, мы нужны ему. Пусть его величество увидит, как мы его любим и ценим. Только он поможет нам! К дворцу! К императору!
Взведенная
Было совсем темно, когда ее доставили в загородный дворец. В этот день она вымоталась не меньше, чем в день олимпиады. Как она желала, лишь евнух да прислуга, раздевавшая ее, попались ей на глаза.
— Меня не будить, — со слипающимися глазами приказала Ана, и уже сквозь сон почувствовав, что кто-то рядом, она через силу встала — в ее ногах невозмутимо сидел евнух. — Вон! — приказала Ана.
Стефан не подчинился. Тогда взбешенная Ана вскочила, буквально за шиворот выкинула маленького старичка из опочивальни, и так как замка не было, чем могла, забаррикадировала вход, и только повернулась — а евнух, как ни в чем ни бывало, стоит перед ней.
— Ваше сиятельство, в этом здании много тайных ходов. Здесь, в опочивальне, я за Вас в ответе, и всюду буду при Вас. Просто не замечайте меня. Спокойного Вам сна, Ваша светлость.
— У-у-г! — бросаясь в роскошную кровать, простонала Ана, и, погружаясь в сон, последняя гнетущая мысль — она не владыка этого дворца, да и ничего иного, и в целом она если не рабыня и не невольница, то заложница теперь надолго, если не навсегда.
На следующее утро Ану вновь разбудили.
— Вы желаете еще нежиться или велите позвать прислугу? — у ее изголовья стоял невозмутимый евнух.
— Нахал, — спросонья стала ругаться Ана. — Ты меня посмел разбудить, а теперь спрашиваешь, хочу ли я нежиться?.. Хочу!
— Простите, Ваше сиятельство, просто Ваш гость Зембрия Мних интересуется, можно ли ему с Вами позавтракать?
— О-о-о! Пусть завтракает один.
— Ваша светлость, как-никак гость.
— Какой он гость?! Это я…
И Ана намеревалась выдать всю правду своего положения, однако евнух и тут не дал ей вольности даже говорить, громко перебивая.
— Есть новости касаемо Вашего земляка, и это срочно.
Данный аргумент был более чем весом. Ана заторопилась одеваться, но и этого нельзя: по хлопку евнуха явилась прислуга, и Ану очень долго купали, услащали благовониями, и модистка сама подбирала ей костюм к завтраку и соответствующую прическу.
Отяжеленная роскошным платьем и многочисленными драгоценностями, Ана с искренним недовольством спустилась в огромную столовую.
— Ваше сиятельство, — в почтении склонился Мних, — позвольте целовать Ваши руки?
И пока Ана соображала, что ответить, доктор надолго, дольше, чем приличествует, прилипал толстыми, влажными губами к обеим ее рукам, так что она отвела лицо от этой дергающейся в подобострастии лысины.
— Вы очень одаренное, необыкновенное, феноменальное создание, — уже во время еды продолжал Мних. — Так покорить толпу, так завести — это искусство, это божественный дар.
Ныне эта лесть Ану мало трогала, она думала о другом и просто спросила:
— И кто Вам это рассказал?
— Хм, так я сам там присутствовал, прямо под Вашими ногами… Так Вы бы меня все равно не узнали.
— Лицедейство.
— Ну-у, зачем так грубо. Тоже маскарад, и это только первый акт, и представление продолжается.