Учитель. Назад в СССР 4
Шрифт:
Баринова растерялась сначала, захлопала ресницами, затем вдруг возмутительницу моей спокойно жизни бросило в жар, щеки девичьи внезапно порозовели, девушка сморщила носик, глаза в очередной раз налились слезами.
— Егор, зачем ты так? Прости меня, пожалуйста, просто мне… очень больно… я не понимаю, что говорю!
— Я так и понял. Вот твой чай, пей и уходи.
— Но, Егор! — воскликнула Елизавета страдающим голоском.
— Я все сказал!
— А… если я извинюсь? — прошептала Лиза, поджимая губы и глядя на меня широко раскрытыми глазами, в которых разлилось
Прирожденная актриса, причем по жизни. Ей бы на театральную сцену, глядишь, знаменитостью стала бы.
Я молча буравил девчонку взглядом. Вот что мне с ней делать? В ночь не выгоню, местность незнакомая, гостиниц и такси в Жеребцово нет. Мало ли что с этой дурой приключится, если вообще добредет до так называемой автостанции. Да там и станция-то, название одно, навес широкий да скамейка.
По дороге обязательно нарвется на пьяных сельских жителей, нахамит и получит по красивой прическе от всего пролетарского сердца и широты души за наглость и хамство. Пьяные местные мужички не посмотрят, что перед ними девка, наваляют от души.
А то, не дай бог, попадется вот такой вот идиот, как Рыжий. Он ей слово, она ему в ответ десять, а то и пошлет в известное путешествие. А Рыжий возьмет, да и с удовольствием покажет, что там и как, на том конце местности. И Лизку напугает до чёртиков, а то и по-настоящему обидит, и себе, дураку, жизнь окончательно загубит. Вот куда ее девать, дуру такую? Не иначе как к Митричу пристраивать на ночевку.
— Извините, пожалуйста… э-э-э… Василий…
— Дмитрич я, — подсказал дядь Вася.
— Василий Дмитриевич, — послушно повторила Лизавета. — Я… мне просто очень, преочень больно, я ногу сильно подвернула, не соображаю что несу, — всхлипнула Лиза, из девичьих глаз потекли чуть ли не хрустальные слезы.
Это всхлипывание вернуло меня в реальность из размышлений. Черт, похоже, невестушка решила, что я молчу и жду, когда она извинится перед Митричем. Что называется, нет худа без добра, а добра без худа. Я-то молчал по другой причине. Ладно, чай попьем, разберёмся.
— Что извинилась — хорошо, — кивнул Митрич, довольно жмурясь. — У нас тут вежливых сильно уважают. Вот и я думаю, не может такого, что у Егора нашего Ляксандрыча плохие товарищи. Хороший он человек. Или невеста все жеж, а? — хитро прищурился дядь Вася, глядя на меня поверх чашки.
— Нет, — отказался я от такого счастья.
— Да, — одновременно со мной выпалила Лиза.
— Ага, гляжу я, пациенты в показаниях-то путаются? А? — довольно хохотнул дядь Вася. — Так чего мне бабонькам-то моим сказывать? Они жеж теперича с моей-то, Стешка да Машка, спелися, житья мне не дают на пару, — пожаловался Василь Дмитриевич. — Ты понимаешь, Егор чего делается-то? А?
— Сочувствую, Василий Дмитриевич, — улыбнулся я, с удовольствием обмакнул кусок сахара в кружку, и с шумом отхлебнул чуть остывший чай на глазах у изумлённой, потрясенной до глубины души Елизаветы.
— А ты попробуй, — посоветовал я окончательно деморализованной
— А то! — поддержал меня Митрич, тут же сунул кусок в свою кружку и принялся пить чаек вприкуску с сахаром. — Так чего, Лизавета, никак за женихом примчалась? И кто ж ты профессии? Нам в колхозе молодые-то специалисты во как нужны. Особливо ежели ты агроном, к примеру! Ну, или там зоотехник, тоже неплохо. Кто она у тебя, а, Ляксандрыч? — не дождавшись ответа от Бариновой, Митрич пристал ко мне.
— Никто, дядь Вась, бывшая невеста, расстались мы задолго до того, как я к вам сюда приехал. Вот ума не приложу, что девушке в наших краях понадобилось. Неужто по направлению? — пошути л я ехидным тоном.
— Егор! Я отказываюсь обсуждать наши личные дела при… посторонних! — фыркнула Лиза. — Ты посмотрю, в кого ты превратился! Тебя здесь погубят! — патетически заломив руки, продолжили гостья. — Ты… ты стал… ты как… где твои манеры? Что бы сказал твоя мама, Светлана Николаевна? А отец? Что за ужас пить чай, залезая в кружку пальцами? Это некультурно! Ты бы еще в блюдце налил и прихлебывал!
М-да, Лиза, дружочек, плохо у тебя с выдержкой. Прорывается твой стервозный характер, никуда от него не деться. Видать, слишком много влюбленный Егор тебе позволял, что ты вот так, походя, мужика, которого считаешь своим, мордой по столу пытаешь поелозить, унижая и оскорбляя при посторонних. И как Зверев такую диву вляпался, уму не приложу, вроде и характер у парня был, да и сам не дурак далеко. А вот поди ж ты, любовь зла, полюбишь и кикимору столичную.
— А что, Митрич, хорошая идея, не находите? — улыбнулся я растерявшемуся дядь Васе, который замер с чашкой в одной руке и куском сахара в другой.
— А? — очнулся Митрич.
— Говорю, с блюдца-то чай сподручней хлебать, — расширил я свою мысль.
— Эт точно, Ляксандрыч. Помню, бабка моя, она тока так и пила, с блдца-то. Говорила, так, мол, скуснее, — подтвердил Василь Дмитриевич, макнул сахар в кружку, отправил подмокшую сладость в рот и, довольный, запил чаем, все так же шумно и с громко.
— Вкуснее, — ошарашенно выпалили Лиза, во все глаза глядя на Митрича.
Я хмыкнул про себя: похоже, бывшая невеста Егора не догоняет, что мы с Василь Дмитриевичем теперь уже на пару над ней издеваемся. И нет, стыдно мне не было. Очень хотелось сделать все возможное, чтобы Баринова забыла обо мне, да и вообще мою фамилию и дорогу в мой дом раз и навсегда. И оставила все своим матримониальные планы по отношению к Звереву.
Надо, кстати, выяснить все-таки, зачем я ей так срочно понадобился, что она решила помириться, и за ради этого бросила своего перспективного дружка, которым хвасталась в письме к Егору.
— Чегой? — удивился Митрич, когда до него дошло, что Лизино слово «вкуснее» адресовала именно ему.
— Вы неправильно говорите, — ледяным тоном отчеканила Баринова. — Слова «скуснее» не существует. Есть слово вкуснее. Так понятней?
— А, вона чего, — улыбнулся Митрич. — Ты, чего, тоже учителка, как наш Ляксандрыч, что ли? А по какому предмету, никак по русскому? А?