Учитель. Назад в СССР 4
Шрифт:
— Так чего, Ляксандрыч, фельдшерицу звать? — волновался Митрич.
— Нет, Василий Дмитриевич, говорю же, сами справимся, — отмахнулся я от предложения дядь Васи. — Шторку мне придержите, пожалуйста — попросил соседка.
Вместо межкомнатных дверей, у меня, впрочем как и во всех сельских домах, висела плотная занавеска. Митрич суетливо выдвинулся вперед, отодвинул ткань и придержал рукой, чтобы полог не упал на голове. Я шагнул в комнату, донес Лизавету до кровати и аккуратно опустил обморочную на покрывало. Сам присел рядом, на край.
— Ну, чего там, Ляксандрыч? —
— Разберемся, — ответил я. — Не шумите, Василь Дмитрич, будем слушать. Как по мне, пациент скорее жив, чем мертв, — равнодушным тоном ответил я. — Но ежели чего, думаю, Степанида Михайловна домовину мне одолжит, как думаете? Я ей потом новую куплю.
— Гроб что ли? Дык одолжит, чего ж не одолжить, — растерянно пробормотал дядь Вася, но потом заметил, что я улыбаюсь, шутку оценил и поддержал. — Стеша баба хозяйственная, у нее и загробное одеяние заготовлено, и подушечка пошита. Кружавчики видал какие? Так-то она сама вязала. И кладбище у нас хорошее, тихо там, спокойно. Река далеко, по весне не топит, — Митрич принялся перечислять достоинства жеребцовского погоста.
— Да вы что? — наигранно удивился я, внимательно наблюдая за неподвижным красивым личиком. Лицо Бариновой в какой-то момент дрогнуло, ресницы затрепетали, но Лизавета сдержала свой порыв и продолжили старательно притворяться.
Я усмехнулся и продолжил сверлить гостью взглядом. Митрич продолжил расписывать прелести местного кладбища, обещая лично выбрать «сухое, светлое местечко» и выпросить у своей «бабки самые красивые цветы на гробничку», чтобы «и глаз радовали, и цвели с весны по осень».
Митрича я не перебивал, слушал и внимательно наблюдал. Реакции ноль, только щеки слегка порозовели, видимо, от словесного воздержания. Думаю, Лизавете очень хотелось высказать болтливому соседу все, что она о нем думает, но обморочное состояние оказалось важнее. Ладно, приступим к медицинским процедурам.
Я принялся осторожно похлопывать Лизу по щекам. Но упрямая Баринова продолжала возлежать на подушках, бледная и неподвижная, никак не реагируя на мои пощечины. Голова девушки безвольно каталась по подушке, но бывшая невеста упрямо отказывалась открывать глаза.
— Померла? — чересчур радостным тоном поинтересовался Митрич, подходя поближе.
По телу Лизы прокатилась легкая дрожь, пухлые губы на секунда гневно сжались, но тут же расслабились.
— Вроде нет, сейчас проверим, — хмыкнул я.
Я прижал два пальца к шее, проверяя пульс. Понятное дело, и пульс присутствовал, и дышала обморочная слишком ровно для потерявшей сознание. Проверив пульс, обхватил пальцами тонкое женское запястье, принялся считать, чтобы убедиться, мне не показалось и девица действительно притворяется.
— Переходим к плану Б, — я поднялся с кровати и пошел к шкафу, вспомнил, что аптечка осталась на кухне и отправился за ней.
— Это чего за план-то такой, а, Ляксандрыч? — удивился Митрич, топая следом.
— Хороший план, дядь Вась, надежный, — доставая бутылек с нашатырем, объявил я.
— А-а-а-а, вижу, сынок, и верно, хороший план, — хихикнул сосед. — Поможет?
— Вот
Мы вернулись в комнату. Я снова опустился на край койки, отвинтил крышечку, поднес флакон с девичьему носу. Ноздри дрогнули, глазные яблоки задергались под закрытыми веками, даже пара слезинок скатилась по щекам, но упрямая столичная штучка по-прежнему лежала неподвижно якобы в глубоком обмороке.
— Ишь ты, кремень девка-то, — одобрительно хмыкнул Митрич.
— Так, Василь Дмитрич, а ну-ка, принесите, пожалуйста, кружечку холодненькой водички. Сейчас будем приводить нашу спящую красавицу в состояние стояния простым народным средством, — громко и четко попросил я дядю Васю.
— Это я сейчас, Ляксандрыч, с нашим удовольствием. Это я мигом, — засуетился Василия Дмитриевича, метнулся в кухню и загремел железной кружкой по стенкам железного ведра.
Ведро с чистой колодезной водой всегда стояло у меня на кухне, прикрытое крышкой. Я внимательно наблюдал за лицом Лизаветы, вслушиваясь в звуки раздающиеся с кухни. Веки девицы дернулись, но страдалица тут же постаралась замереть. Через полминуты дядь Вася нарисовался в комнате и протянул мне кружку с водой. Я внимательно посмотрел на Лизу, заметив, как дрогнули девичьи ресницы, чуть проявился румянец, но Баринова продолжала изображать глубокий обморок.
«Ага, красавица, — ухмыльнулся я про себя. — Наблюдаешь, да, слушаешь? Думаешь, что же я буду делать дальше? Ну, извините, дорогая Елизавета Юрьевна, я не Иван Царевич, а вы не спящая красавица, чтобы я вас тут поцелуями будил».
— Ну что, Митрич, сейчас ты увидишь чудо.
— Это какое-такое чудо, Ляксандрыч? — заинтересовано спросил дядь Вася, подходя поближе.
— Как друг спасает жизнь друга, — хмыкнул я, набрал побольше воды в рот и со всей силой молодого сильного организма фыркнул влагой на лицо Лизаветы. В последний момент Баринова, видимо, что-то почувствовала и распахнула ресницы, так что вода попала непосредственно в глаза тоже.
— Ай! Егор! А-а-а! Да как ты… Как ты… Какого! Егор, как ты мог? — завизжала Баринова, подскакивая на кровати, размазывая тушь по щекам.
Но только я раскрыл рот, чтобы поздравить Лизу с благополучным выздоровлением ноги, как буквально в ту же секунду после водной атаки Елизавета застонала, схватилась за ногу, заохала и демонстративно упала на подушки.
— Ой-ой-ой, — негромко застонала Баринова, закатывая глаза. — Его-ор, мне плохо, у меня очень болит нога, дергает очень, — продолжала стенать Елизавета.
Мы же с Митричем с невозмутимым видом наблюдали за спектаклем. Уверен, поврежденная нога не была домашней заготовкой, случилась импровизация, но какая талантливая игра. Дядь Вася аж прицокивал от удовольствия.
— Водички? — любезно предложил я.
— Что? — вскинулась Лиза, распахивая ресницы.
— Водички говорю, налить? Глядишь, полегчает.
— Егор! — прошипела Лиза. — Какой ты стал… невозможный!
— Не люблю, когда мне врут. Успела забыть? — поинтересовался я.
— Но у меня правда болит нога! — воскликнула Лизавета со слезами в голосе. — Честное слово.