Удар змеи
Шрифт:
– Всех, Андрей! Только всех! Иначе я останусь здесь.
– И я останусь!
– не выдержал Зверев.
– И холопы останутся, и лошади, и сани. Мы все теперь будем жить здесь, в Крыму. Станем служить османскому султану и платить ему двойные подати, как зимми. Крымскому хану понравятся новые слуги, правда?
– Нет, Андрей, - твердо заявил боярин.
– Останусь я один. Ты кое о чем забыл, сынок. Служилых людей выкупает царская казна. Потерплю еще немного, коли так судьба распорядилась. Может статься, это воля Господа нашего, Иисуса - указать мне на
– Давай наоборот сделаем, отец. Выкупим тебя, а опосля за остальными вернемся. Обговорим, сколько платить надобно, да всех и заберем до единого.
– Со мной за полгода не случится ничего, Андрей. Из них же токмо половина сей срок переживет. Их выкупай, не меня. Мы с тобой свиделись, за матушку нашу, за дом, за тебя, за внуков я ныне спокоен. Теперь и ждать легче станет.
– Как я матери в глаза посмотрю, отец?
– Она поймет, Андрей, все поймет. Опять же скажешь, что видел, что жив, вернусь скоро. Но людей здесь бросить я не могу. И не стану. Такое тебе мое слово.
– Я не могу так поступить, отец… - мотнул головой Андрей, ощущая, как к горлу подкатывается комок.
– Я приехал, чтобы забрать тебя с собой.
– Это искупление мое за грехи, что свершил в своей судьбе.
– Не могу…
Зверев протестовал, но в душе уже уяснил, что изменить ничего не сможет. Боярин Василий Лисьин сделал свой выбор и последует ему до конца. К тому же глубоко в душе Андрей понимал отца. Сейчас решалась судьба сразу нескольких десятков человек. Остаться им в аду - или обрести свободу. Жить - или умереть. А то, как долго еще боярин Лисьин останется в плену, зависело опять же от его расторопности. Его, князя Сакульского, доверенного посланника государя.
– Я не был безгрешным слугой Господа, Андрей. Дозволь мне вернуться с чистой душой, с искуплением и радостью. Пусть позднее, но со спокойной совестью.
– Триста… - повернул голову к холму Зверев.
– На всех все равно не хватит.
– Здесь не все христиане, Андрей. Схизматиков куда больше. Ляхов крымчаки куда как чаще грабят. К ним идти ближе. За Днепр по Черному шляху перемахнул - и ты, почитай, там и есть. А на Русь через Дикое поле скакать и скакать. Умучаешься. Мыслю, на лозе немногим больше десятка трудится, да девок четырех нукеры тискают. И две бабы в возрасте женам мурзы по хозяйству помогают. Два десятка, не более.
– Два десятка… Триста рублей… - Андрей мотнул головой.
– Пятнадцать рублей за каждого? Ты веришь в чудо?
– На все Божья воля, сынок. Ты должен выкупить всех.
– А еще - вернуться домой.
– Господь не оставит тебя в сем деле. Поможет. Доберешься.
– Тогда веди меня к своему мурзе. Чем раньше я тронусь в путь, тем скорее вернусь за тобой.
Хозяин кочевья находился в юрте младшей жены. Сидел справа у дальней стены, возле сундука, попивал кумыс и с интересом разглядывал рассыпанные в ногах костяные пластинки,
– Ты умеешь толковать кости, боярин? Их хорошо бросать, когда судьба вершит поворот. Они указывают, к чему готовиться, а чего бояться в грядущем. К тебе приехал сын - и это поворот. Я бросил их - и вот, смотри. Знак новизны упал на мой символ, твой знак, знак гостя, откатился. Жизнь лежит лицом вниз, смерть тоже… Получается, мы вступим с твоим сыном в поединок, он одолеет, и ты отправишься в дальний путь. Но почему ни жизнь, ни смерть моя тут не тронуты? Что это за поражение, если не затрагивает здоровья?
– Такое случается тогда, мурза, когда поединок приносит прибыль. Эта кость может означать новое богатство?
– Не может, боярин… - Янша-мурза сгреб костяшки и высыпал в замшевый мешочек, затянул узел.
– Но мне нравятся твои слова. Продолжай.
– Перед отъездом из Москвы священник наложил на меня епитимью. Велел выкупить из рабства единоверцев, которых я найду здесь. Я хочу забрать с собой всех православных, что пребывают у тебя в неволе.
– Вот как?!
– Татарин захохотал.
– Я мыслил, ты намерен выкупить только отца.
– Если я не выкуплю батюшку, его выкупит казна. Если я не выкуплю рабов, за них не заплатит никто. Отец считает тебя своим другом и желает, чтобы тебе досталось куда больше серебра, чем прочим крымчакам. Коли мне все равно надлежит расставаться с деньгами, отчего не отдать их тому, кто умеет достойно привечать гостей, а не жадному купцу с торга в Кафе?
– Ты сказал, «выкупит казна»?
– насторожился мурза.
– Ты оставляешь отца и забираешь безродных смердов?
– Я взял серебро токмо для спасения отца, Янша-мурза. Мы подумали, тебе понравится получить деньги два раза, а не один. Но если ты против… - развел руками Андрей.
– Нет-нет, ты и вправду одолел меня в этом споре!
– опять развеселился татарин.
– Кости сказали правду. Ты одержал верх, и костяшка гостя укатилась в сторону. Но это оказался не твой знак, боярин, а знак рабов! Дай я вспомню… Тех, кто с Руси, у меня… пятнадцать!
– Трое из них умерли от тягот, Янша-мурза, - покачал головой Василий Ярославович.
– И ты забыл про невольниц.
– Верно, - согласился крымчак.
– Баб еще семь. Стало быть, девятнадцать. Девятнадцать на пятьдесят означает… С тебя девятьсот пятьдесят рублей, боярин Андрей!
– Пятьдесят за полудохлого раба?!
– вскинул брови Зверев.
– Столько платят за стрельца! За воина, сильного и обученного! Твои же невольники столь слабы, что сами умирают каждый день, хотя их никто не трогает. Никто из них не стоит даже пяти рублей!
– Что тебе за дело до их слабости? Ты ведь желаешь спасти их души, а не тела!
– Если за те же деньги можно спасти вдесятеро больше душ - зачем идти на лишние траты? Я должен всего лишь исполнить епитимью, а не разориться! Если попавшие к тебе души столь дороги, я могу поискать их в другом месте.