Удивительные истории нашего времени и древности
Шрифт:
В доме от мала до велика все попрятались, так что и тени человеческой нигде не было видно. Ван хотела было подойти к У Восьмому с извинениями и увещеваниями, но, видя, что дело плохо, тоже предпочла скрыться.
Слуги У Восьмого выволокли Мэйнян из дома и, не считаясь с тем, что ей трудно было быстро идти на ее маленьких *бинтованных ножках и в тесных туфельках, помчались по улице, таща ее за собой. За ними с видом грозного победителя следовал их господин.
Слуги выпустили Мэйнян из рук лишь тогда, когда они домчались до озера и впихнули ее в лодку.
Мэйнян, двенадцати лет попавшая к матушке Ван и росшая
Все с тем же нисколько не смягчившимся выражением лица У Восьмой, словно *Гуань Юй, отправлявшийся на пир в Лукоу, уселся в кресло посредине лодки спиной к Мэйнян, а по сторонам возле него стали слуги.
— Подлая дрянь ты этакая, паршивая потаскуха! — выкрикивал он, отдав распоряжение отчаливать. — Не понимаешь, когда относятся к тебе по-хорошему, когда носятся с тобой... Плеток получишь, если будешь еще реветь! Перестань!
Но на Мэйнян эти угрозы не действовали, и она продолжала плакать.
Доплыв до середины озера, где на маленьком островке стояла беседка, У Восьмой распорядился, чтобы в беседку принесли короб с яствами, и сам отправился туда, на ходу бросив прислуге:
— Пусть эта дрянь составит мне компанию за вином!
Мэйнян, рыдая, схватилась за перила, упорно отказываясь сойти на берег.
Выпив без всякого настроения несколько чарок вина, У Восьмой вернулся в лодку и стал приставать к Мэйнян. Та затопала ногами и разрыдалась еще громче. Выведенный из себя, У Восьмой велел сорвать с нее шпильки и приколки.
Мэйнян с распущенными волосами кинулась к носу лодки и бросилась бы в воду, если бы ее не успели схватить.
— Ты что! Думаешь запугать меня! — крикнул У Восьмой. — Да утопись ты даже — обойдешься мне в несколько ланов, и только. Но жизни-то лишать тебя все же грех. Ладно, коли бросишь реветь, отпущу и ничего с тобой не сделаю.
Услышав это, Мэйнян перестала плакать.
Тогда У Восьмой приказал направить лодку за ворота Цинбо. Там, выбрав укромное место, он велел слугам снять с Мэйнян туфли и размотать бинты на ногах — обнажились два *золотых лотоса, два нежных побега бамбука.
После этого он приказал слугам высадить Мэйнян на берег.
— Ну, дрянь, раз ты такая прыткая — добирайся-ка теперь домой сама: у меня для тебя провожатых нет! — крикнул он ей вслед.
Лодку оттолкнули багром, и она снова направилась на середину озера. Вот уж поистине:
*Немало таких, кто цитры сжигал или варил журавлей, Но много ль таких, кто женщину милую искренне пожалел?Итак, Мэйнян осталась одна на берегу. Босая, она не могла сделать и шагу.
«Какое унижение! Какое оскорбление! Это при всех моих талантах, при моей-то красоте! — думала Мэйнян. — И все это только из-за того, что я очутилась в этом проклятом заведении. А эти знакомства с родовитыми и знатными людьми... К чему они?
Чем больше Мэйнян думала, тем тяжелее становилось у нее на сердце, и она громко разрыдалась.
И вот случайность! Как раз в этот день Цинь Чжун поехал за ворота Цинбо на могилу Чжу Шилао совершить поклонение. Назад он пошел пешком, а все, что было доставлено туда для жертвоприношений, отправил домой на лодке.
Проходя около того места, где У Восьмой высадил Мэйнян, Цинь Чжун услышал плач и пошел посмотреть, в чем дело. Всклокоченные волосы и испачканное лицо не помешали Цинь Чжуну сразу же узнать Мэйнян, ее несравненную, бесподобную красоту.
— Царица цветов! Что с вами? Почему вы в таком виде? — взволнованно спросил Цинь Чжун.
Услышав сквозь плач знакомый голос, Мэйнян подняла глаза. Перед нею был тот самый любезный и милый Цинь Чжун, о котором она так часто думала. В этот момент он был ей ближе родного, и она излила ему все, что было на сердце.
Жалость охватила Цинь Чжуна, и он прослезился.
Разорвав пополам свое длинное шелковое полотенце, Цинь Чжун подал его Мэйнян, чтобы та обернула ноги. Он сам вытер ей глаза, поправил волосы и стал утешать ласковыми словами. Когда Мэйнян успокоилась, Цинь Чжун побежал за носильщиками, усадил Мэйнян в паланкин и проводил ее домой.
Ван тем временем всюду разыскивала Мэйнян, но никто ничего не мог сказать о ней. Она уж не знала, что ей делать, как вдруг Цинь Чжун привел Мэйнян.
О радости хозяйки нечего и говорить: ведь Цинь Чжун вернул ей не что иное, как утерянную жемчужину! К тому же этот самый Цинь Чжун уже давно не носил масла, многие говорили, что к нему перешла лавка старика Чжу и что с деньгами у него стало довольно свободно. В глазах других он выглядел теперь иначе, поэтому, разумеется, хозяйка встретила Цинь Чжуна приветливо и учтиво, как никогда. Когда же она узнала, почему Мэйнян в таком виде, узнала, что ей пришлось претерпеть и, наконец, чем она обязана Цинь Чжуну, то с низким поклоном поблагодарила его и пригласила к столу. Так как солнце уже склонилось к западу, Цинь Чжун после нескольких чарок поднялся из-за стола и стал прощаться. Ван усиленно уговаривала гостя остаться, а Мэйнян и вовсе не собиралась его отпускать.
— Вы мне понравились еще тогда, — сказала она. — Если бы вы только знали, как мне хотелось встретиться с вами. Нет, сегодня я не отпущу вас так просто. Ни за что!
Цинь Чжун был вне себя от радости. В этот вечер Мэйнян ради Цинь Чжуна старалась вложить все свое искусство в пение, танцы и игру, и Цинь Чжун чувствовал себя так, словно очутился в какой-то волшебной стране. У него то руки взлетали в порыве бурно играющих чувств и ноги просились в танец, то словно таяла душа и, опьяненная, уносилась в блаженную даль. Была уже глубокая ночь, когда они с Мэйнян рука об руку удалились в ее покои.