Уэлихолн
Шрифт:
— Как я могу говорить о том, чтобы убить собственную мать? А затем еще и сестру? — спросил он. — Да, это тяжело понять глупому ребенку.
«Его мать?! — ужаснулся Томми. — И сестра?! Как такое может быть? Значит, и папа тоже? Папа и дядюшка Джозеф — сыновья той старухи? Они — братья мисс Мэри?!»
Хоть он и был потрясен, все же резко одернул себя: ни в коем случае нельзя выдавать, что это для него новость! Он ведь сказал, что якобы все знает, нельзя показывать недоумение, пока на самом деле не узнает все…
— Почему ты их ненавидишь? — спросил он.
Дядюшка пожал плечами. Он всегда так делал, когда кто-то
— И правда, как я могу ненавидеть этих ничтожеств? — с презрением бросил дядюшка. — Давно прошло то время, когда имя Кроу звучало гордо. Они лишились всего — бездарно и глупо растратили, потеряли и заложили. Когда-то они правили этим городом, но теперь уже никто и не вспомнит, кем они были. Старая ведьма сама до этого довела. Она боялась. Боялась! Как думаешь, чего? Она боялась своих же детей — той тени, которую отбрасывает на нее крона выращенного ею же дерева. Старуха взяла топор и сама обрубила все ветви у этого дерева, оставив лишь одну — сухую и мертвую — ту, что никогда не сможет отбросить на нее тень. Чему же тут удивляться, если дерево в итоге засохло полностью. Но для меня все это в прошлом, и я рад, что мне довелось наблюдать за увяданием Кроу со стороны. От них почти ничего не осталось — лишь старуха и ее сумасшедшая дочь. И все же… все же… Пока хоть кто-то из Кроу жив, они будут представлять угрозу для нашей семьи.
— Но выходит, эти Кроу тоже наша семья! — запротестовал было Томми. Он вообще уже ничего не понимал.
— Нет, парень, — безжалостно сказал дядюшка, покачав головой. — Наша семья — это Кэндлы. Мы с твоим отцом давно больше не Кроу, и я сделаю все, что будет нужно, для нашей семьи. Для Кэндлов. Тебе ясно?
— А папа? — спросил Томми с вызовом. Знал бы кто-то, чего только стоил ему этот вызов.
— Что папа? — не понял дядюшка.
— Папа тоже все сделает?
Джозеф Кэндл расплылся в неестественной, фальшивой и оттого еще более жуткой улыбке.
— А папочка твой — муж Корделии, и этим все сказано.
Для Томми этим ничего не было сказано, хотя дядюшка явно вкладывал в очевидный для всех факт какой-то особенный смысл.
— Но чем они нам угрожают? — спросил мальчик. — Эти Кроу?..
— Парень, — Джозеф прищурился, глядя на племянника. — Твоя мамочка полагает, что ты глупое дитя и твою ранимую душу нужно беречь. Я же считаю, что ты уже достаточно взрослый, чтобы понять простые вещи. И это единственная причина, по которой мы сейчас с тобой вообще разговариваем. Не будь ты Кэндлом, я бы уже давно свернул тебе шею за подобные вопросы. Ты меня понял? — Нынешний Джозеф Кэндл был явно способен воплотить свои угрозы в жизнь. — Так вот, тебе нужно понять одну простую вещь: у тебя есть семья, и у твоей семьи есть враги. Да, их сейчас мало, и они разобщены, от них остались лишь жалкие тени, но они ждут того часа, когда мы зазеваемся и утратим бдительность.
— О чем ты говоришь? Враги? Как будто идет война…
— А так и есть, парень, — усмехнулся Джозеф Кэндл. — Все схватываешь на лету. Есть Кроу, есть Тэтч, когда-то из Германии ползла зараза кайзеровских Ратте… Но не будем углубляться в историю. Сейчас мы сильны, но так было не всегда. Мы сильны, без ложной скромности могу тебе заявить, благодаря мне и твоему отцу. А еще мы все
— Но я и не думал…
— Вот и хорошо. А теперь говори, что тебе сказала старая ведьма Кроу? И вообще, как это так вышло, что ты ее увидел? — Джозеф Кэндл вдруг оборвал себя. — А, ну да. Клара…
— Нет, я говорил только со старухой! — воскликнул Томми. Он всерьез испугался за мисс Мэри. Что если этому чудовищу вздумается сделать ей что-то плохое?
— И что она сказала?
— Почти ничего, — быстро проговорил Томми. — Я случайно попал в дом на пустыре, и старуха из Гаррет-Кроу велела спросить у тебя, почему она нас ненавидит.
— И это все? — прищурился Джозеф Кэндл.
— Да.
Томми сейчас было не поймать на лжи, ведь он говорил чистую правду.
— Я уже ответил: Кэндлы и Кроу — старые враги. Разумеется, она нас ненавидит.
— Но как вышло, что ты и папа?..
— Мы перестали быть Кроу и стали Кэндлами. Отрубленные и выброшенные ветви прижились на другом дереве.
— Я не понимаю…
— Ну, если не понимаешь, значит, пока с тебя хватит семейной истории. На этом мы и закончим разговор.
— Но…
— Я сказал, хватит!
Дядюшка сжал кулаки и шагнул к Томми. Мальчик отшатнулся.
— Тебе бы начать слушать, что говорят, — сказал Джозеф Кэндл, наделив племянника злобным взглядом. — И уж поверь мне, не стоит посвящать мамочку в детали нашей милой беседы. Это я тебе как любимому племяннику советую. Корделия не хотела бы, чтобы я тебе что-то рассказывал, но мне она ничего не сделает. А вот на твоем месте я бы задумался, будет ли она рада, если узнает, что ты говорил со старухой Кроу. Все, можешь убираться.
Томми попятился к выходу из библиотеки. Он был так напуган, что просто не чувствовал ног. Из головы исчезли все мысли, кроме одной: «Скорее… скорее сбежать от этого монстра…»
В тот миг, когда мальчик уже повернулся к двери, Джозеф Кэндл вновь заговорил.
— Милый мой, — сказал он голосом прежнего дядюшки, добродушного и нелепого толстяка, слегка ворчливого, но не более, — надеюсь, ты будешь здесь в следующий раз, когда привезут тыковки, и поможешь нам с ними управиться. Я очень на это… — он сделал недобрую паузу, — надеюсь.
Джозеф Кэндл снова стал таким, каким мальчик знал его до этого разговора. С покрасневшим от простуды лицом, вечно ежащимся от невидимого сквозняка. Но эта метаморфоза пугала еще сильнее. Дядюшка вновь надел свою маску.
— Мы на месте, сэр.
Желтый облезлый таксомотор остановился у обочины, и пожилой таксист негромко выдохнул:
— Улица Серая.
Виктор Кэндл поглядел в окно. Выходить ему расхотелось.
Это была самая окраина Уэлихолна. Причем окраина настолько, что даже дома здесь располагались только с одной стороны улицы — с городской. По другую же сторону простирались пустыри, плавно перераставшие в вересковую пустошь. Кругом плыл туман. Очертания проглядывающих во мгле домов казались неаккуратно пришитыми где-то на самом краю видимого пространства. Даже свет, зажженный в некоторых окнах, выглядел серым и чахлым.