Уездный город С***
Шрифт:
Прямо от проходной начиналась широкая «главная улица», которая тянулась с полверсты и упиралась в стоящие на рельсах-направляющих громадные створы ворот. Сейчас те были раздвинуты, и в сумрачном зеве ангара смутно виднелся абрис каких-то широких плоскостей — вероятно, самолётных крыльев. По обе стороны от дороги тянулись сумрачно-строгие производственные корпуса: слева старый, из тёмно-красного кирпича, с высокими арочными окнами, справа — новый, из светло-серого бетона, с крашенными в легкомысленно-зелёный цвет переплётами квадратных окон. Здания от дороги отделяла аллея молодых каштанов.
Провожатый свернул направо,
За дорогой тянулся ещё один корпус, также бетонный и столь же огромный, как и оставшийся позади, вытянувшийся параллельно ему. Туда полицейские вслед за охранником и устремились.
Нырнув в калитку, прорезанную в высоких серых воротах, пришельцы окунулись в шумное механическое многоголосье. Ряды станков свистели и гудели, где-то в отдалении, невидимый отсюда, тяжело и размеренно громыхал кузнечный пресс. Кисло пахло металлом и солидолом.
Вид «Взлёта» изнутри — как его территории, так и вот этого цеха, — впечатлял и даже завораживал. Громадные сооружения, деловито снующие туда-сюда мотоплатформы и грузовые автомобили, везущие разнокалиберные ящики и непонятные конструкции сложных форм, изобилие могучих производственных машин… При виде всего этого непривычных к подобным картинам людей, Титова в частности, охватывала смесь тревожного трепета и гордости. Было странно и как-то неловко сознавать, что всё это построено руками человека, и хотя последнее было очевидно, а всё равно с трудом верилось.
Провожатый пересёк цех вдоль узкой стены, свернул в сумрачный глухой коридор, откуда ступил на лестницу. Несколько длинных пролётов, опять коридор — уже заметно более тихий и светлый, вдоль которого тянулись ряды пронумерованных дверей.
Ещё одна лестница, снова вниз, и тяжёлая дверь с кодовым замком впустила посетителей в просторную тёмную залу без окон, потолок и дальняя стена которой терялись в сумраке, слегка разбавленном электрическим светом тусклых голых лампочек, свисающих с потолка на длинных проводах. В центре зала угадывалась некая бесформенная тёмная громадина, низко и надсадно гудящая на одной ноте.
Почти у входа, под одним из светильников, вольно расположились несколько столов, заставленных приборами; Брамс при виде последних едва не забыла от восторга, зачем она вообще сюда пришла. Среди электрических ящиков белели замасленные листы бумаги, покрытые какими-то цифрами, и несколько чертежей.
На стуле, покачиваясь на его задних ножках и закинув ноги на стол, сидел молодой мужчина самой безалаберной наружности и что-то читал. При виде гостей он нехотя выровнялся и отложил книгу. Охранник представил его как ведущего инженера Сергея Аркадьевича Глухова и начальника Горбача, препоручил сыскарей его заботам и откланялся.
Натан поначалу растерялся — новый знакомый выглядел раза в два моложе подозреваемого — но быстро напомнил себе об Аэлите
лухов
Горбача он охарактеризовал положительно, как надёжного и ответственного работника, талантливого и умелого вещевика. Дифирамбы не пел, но в общем дал понять, что сотрудничеством с ним доволен. Однако у Титова сложилось впечатление, что собеседник в чём-то лукавит.
— Вот вы его как служащего описали подробно и хорошо; а что он за человек? — спросил следователь, сообразив, что его задело в словах инженера.
— Да мы же с ним не друзья и не родня, чтобы мне его знать хорошо, — нехотя отозвался Глухов. — А всё прочее — досужие сплетни.
— Сергей Аркадьевич, вы, кажется, не вполне меня поняли, — мягко проговорил Титов. — Мы расследуем три убийства и, вероятно, дело о государственной измене. В таких вопросах не бывает мелочей и сплетен, важна каждая деталь.
— Измене? — вытаращился на него инженер. — Вот это номер. Но постойте, ведь Меджаджева арестовали. При чём тут Горбач?
— Есть сомнения, — лаконично пояснил поручик. — Так что вы можете сказать о Горбаче? И, пожалуйста, честно, не стоит из вежливости и нежелания сплетничать умалчивать о чём-то или вовсе лгать. В любом случае никто не станет делать заключение только на основании ваших слов.
— Горбач — скрытный человек, о нём трудно говорить уверенно, — собравшись с мыслями, начал Глухов. — Но мне чудится в нём некое второе дно, на котором лежит ил, то есть гниль и падаль. Вот сравнить с Меджаджевым. Руслан Яхъяевич — сложный человек, его не назовёшь особенно приятным или обаятельным, он груб, резок, несдержан, деспотичен, в отличие от тактичного, обаятельного Сергея Михайловича. Однако ему я бы, как говорят, без сомнений доверил прикрывать спину в бою, а вот с Горбачом в строю и рядом не рискнул встать.
— Сергей Аркадьевич, а вам сколько лет? — внезапно озадачился Титов.
— Сорок шесть, — рассмеялся тот. — Не тушуйтесь, вы не первый, кого моя наружность в заблуждение вводит. Как говорят, маленькая собака — до старости щенок.
— Простите, я вас перебил. А в чём выражается эта натура Горбача? Он производит довольно приятное впечатление.
— Да вот я потому и не хотел ничего говорить, потому что по сути-то ничего плохого про него сказать нельзя, а всё, что есть, это домыслы и, если угодно, чутьё. Своё мнение и убеждения он обычно держит при себе, и вроде бы — бог с ним, личное дело каждого. Казалось бы, ненавязчивость — весьма неплохая черта. Однако… ну вот видите, я даже толком объяснить не могу, что с ним не так. Не крал, не врал, не подставлял, но всё равно не по душе. Хотя нет, вот сейчас придумал, как это чувство назвать. На мой взгляд, он неназойлив и необщителен не из внутренней сдержанности и скрытности, а словно бы из брезгливости. Никогда грань не переходит, никогда не теряет контроля, но, однако, отношение — оно чувствуется. Во взгляде, в некоторых жестах, в каком-то общем облике. Вот как-то так. Надеюсь, я не запутал вас таким отзывом.