Угасающее солнце: Шон`Джир
Шрифт:
Она ласково коснулась его лица, прося извинения за свои слова; и некоторое время они молчали. Давным-давно — так, по крайней мере, казалось Ньюну, — он вот так же сидел рядом с креслом Интель, госпожи Эдуна Кесритун, положив подбородок на подлокотник кресла, и госпожа, погруженная в наркотический сон, касалась его головы, чтобы знать, что он здесь. Теперь госпожой была Мелеин. Ее рука нервно поглаживала его волосы: госпожа думала; и Ньюн сидел тихо, не в силах ничем помочь ей, ибо мысли Мелеин витали где-то далеко, во тьме, вечно окружавшей Пана.
Он слышал ее судорожное дыхание, и сам старался
— Интель, — заговорила наконец Мелеин, — по-прежнему не выпускает нас из своих рук. Мне казалось, что ты, кел'ен госпожи, сходишь с ума, а она держала тебя рядом с собой и передала мне… чтобы быть уверенной, что те, кого она выбрала, получат в наследство не только Эдун Кесритун… но и будут править всем Народом. И ее избранники уцелели. Никакая кровь не смогла бы остановить Интель на пути к ее цели. Она была настоящей госпожой. Старуха… но возраст не прибавил ей святости, не уменьшил ее амбиций, не принес благодушия. О боги, Ньюн, она была несгибаема!
Он не мог ответить. В его памяти навечно остался мягкий взгляд Матери Кесрит, чьи руки были нежны, а разум большую часть времени был затуманен наркотиками; но он знал и другую Интель. Ньюн вздрогнул, вспомнив прежние обиды… собственническое, несокрушимое упрямство Интель. Но она была мертва. И таить злобу на покойную госпожу было глупо.
— Она бы захватила корабль, — бесцветным голосом сказала Мелеин, и только боги знают, что бы она сделала, покидая Кесрит. Наша служба у регулов закончилась; мы были свободны от своих клятв. Это она велела мне пойти в убежище; и сама, мне кажется, собиралась последовать за мной. Этого мне никогда не узнать. Мне никогда не узнать всего того, чему она не успела научить меня. В сонном бреду, вызванном комалом, когда я в одиночестве сидела около нее, она говорила о возвращении и об ударе по тем, кто враждебен Народу. Враг. Враг. Она бы уничтожила их, а потом взяла бы нас домой. То было самое величественное и невероятное из ее видений: этот Мрак будет последним, и он приведет нас домой, ибо нас оставалось слишком мало. Скорее всего, ей уже овладевало безумие.
Ньюн не мог вынести взгляда Мелеин — ведь все сказанное ею было правдой, и от этого им было одинаково больно.
— Что нам делать? — пробормотал он. — Будет ли дозволено келу задать вопрос? Что нам следует делать для нашего спасения?
— Я не в силах прервать полет нашего корабля. Я бы хотела сделать это. Дункан говорит, что он не может. Думаю, это правда. И он…
Наступила долгая тишина. Ньюн не осмелился нарушить ее, зная, что ничего хорошего из этого не получится. Наконец Мелеин вздохнула.
— Дункан, — с трудом проговорила она.
— Я не подпущу его к тебе.
— Ты дал ему оружие против нас.
— Я продолжу то, что начал с ним, госпожа.
Она вновь покачала головой и ладонью вытерла глаза.
Пришли дусы: Ньюн почувствовал их приближение задолго до того, как звери появились и, подняв глаза, увидел своего великана, и подозвал его. Тот подошел с обычным для дусов рассеянным видом и устроился у ног Мелеин, предлагая свое бездумное утешение.
И, немного погодя, когда дыхание Мелеин успокоилось, Ньюн почувствовал присутствие второго зверя. Он с удивлением увидел стоящего в дверном проеме
Мелеин прикоснулась к нему; но малыш спокойно отнесся к руке, что прежде причинила ему боль. И лишь где-то там, в недрах корабля, это прикосновение отзовется настоящей болью. Ньюн подумал о Дункане, который остался в горьком одиночестве, спрашивая себя: зачем этот дус пришел сюда, к той, кого ненавидел Дункан?
Разве что его грубо прогнал хозяин… или мысли Стэна заставили зверя вернуться.
— Ступай, присмотри за Дунканом, — сказала наконец Мелеин.
Ньюн взял из рук госпожи свою вуаль и забросил ее на плечо, не потрудившись даже надеть. Поднявшись, он велел своему дусу, который собрался было последовать за хозяином, остаться с Мелеин, чтобы присутствие зверя успокоило госпожу.
Дункана, как Ньюн и предполагал, он снова нашел в холле келов.
Дункан спокойно сидел в свете искусственной зари, руки его лежали на коленях. Ньюн опустился перед ним, но землянин по-прежнему не поднимал глаз. Лицо его было закрыто вуалью; Ньюн же лица не закрывал, предлагая поговорить откровенно.
— Ты оскорбил нас, — сказал Ньюн. — Разве этого недостаточно, кел Дункан?
Землянин выпрямился и взглянул на экран, с которого уже исчезла планета, что звалась Нхекью.
— Дункан! Что еще тебе нужно от нас?
Дус Стэна предал хозяина; сейчас зверя касалась Мелеин, и зверь касался ее. И когда взгляд Дункана остановился на Ньюне, в нем не было вызова — одна только боль.
— Из-за вас, — заговорил Дункан, — я спорил со своим начальством. Я защищал вас. Во имя чего? Может ли она ответить? Она знает название планеты. Что же произошло с этой планетой?
— Мы не знаем.
— А с другими планетами?
— Мы не знаем, Дункан.
— Убийцы, — бросил он, уставившись в какую-то точку. — Убийцы по природе.
Ньюн сцепил внезапно похолодевшие руки.
— Ты с нами, кел Дункан.
— Я часто спрашиваю себя, почему. — Его темные глаза вновь уставились на Ньюна. Внезапно Стэн отбросил вуаль, сорвал украшенный кисточкой головной убор, снова сделавшись землянином. — Почему, если не считать того, что вам без меня не обойтись?
— Это действительно так. Но я не знал об этом. До сих пор мы этого не знали.
Это подействовало, подумал Ньюн, заметив, как в глазах Стэна что-то промелькнуло.
Когда же Дункан повернулся вновь, взгляд землянина, обращенный к двери, был рассеянным и диким.
Он ощутил приближение дуса. Ньюн тоже почувствовал это, еще до того, как услышал стук когтей по полу. Чувства затуманились. От наполнявшей их горечи не осталось и следа.
— Нет! — крикнул Дункан, когда дус вошел. Зверь подался назад и угрожающе поднял лапу, потом опустил ее и снова двинулся вперед, немного повернув голову. Он не спеша подошел ближе и, растянувшись, подобрался к боку Дункана. Землянин коснулся дуса, рука его скользнула вокруг шеи зверя. В дверном проеме показался второй дус, тихо подошел к Ньюну и улегся у него за спиной. Мри успокоил зверя нежными прикосновениями, чувствуя, как его собственное сердце содрогается от страдания, которое излучал малыш — казалось, сам воздух горел от нарушения единства между человеком и дусом.