Углич. Роман-хроника
Шрифт:
– Молодцом, Тимошка! Вернемся в Углич - жди награды.
– Благодарствую, князь, - натягивая полушубок, с улыбкой отозвался Тимоха и, глянув на хмурое, свинцовое небо, добавил.
– Скоро и сумерки.
К крайней избе подъехали, когда уже совсем стемнело. Из оконца, затянутого бычьи пузырем, пробивался тусклый свет от лучины. Доносились глухие голоса.
Михайла Федорович хотел, было, забухать кулаком в дверь, но Тимоха остановил:
– Погодь, князь. Могут
– Чего ж так?
– Мужики придерживаются старинного обычая, иначе можно до утра в дверь колотить.
Михайла Федорович никогда в избу к мужикам не ходил, а посему про обычай не ведал.
– Давай ты просись.
Тимоха громко застучал и молвил по старине:
– Господи Исусе72 Христе, помилуй нас грешных!
Из избы протяжно скрипнула набухшая от мороза дверь. Хозяин прислушался. Тимохе вновь пришлось повторить свои слова, и только тогда послышалось в ответ:
– Аминь!
Хозяин протопал по половицам сеней своими лаптишками, звякнул засовом и открыл дверь. Увидев двух мужчин и лошадей, спросил:
– Кого Бог несет?
– По делам на Москву добираемся, хозяин. Ты уж впусти нас, деньгой не обидим, - произнес Михайла Федорович.
– С деньгой и разбойный люд шастает, а то и всякая нечисть. Перекреститесь.
И князь и Тимоха усердно перекрестились.
– Проходите в избу, православные, а я покуда лошадей во двор заведу.
Войдя в избу, Михайла Федорович и Тимоха сняли шапки и вновь перекрестились на единственную, закоптелую икону Николая чудотворца, висевшую в красном углу73. Затем поздоровались с хозяйкой, кормившей пятерых мальцов-огальцов.
Жена хозяина была невысокой, но складной женщиной среднего возраста, облаченной в длинный сарафан из грубой сермяжной ткани. Лицо округлое, рот маленький и плоский, густые волосы плотно затянуты белым платком.
– Присаживайтесь, люди добрые, - указывая на лавку вдоль стены, молвила хозяйка и повернулась к ребятне.
– А вы - кыш на печку!
Ребятишки - мал-мала меньше, чумазые, худые, в сирых латанных рубашонках без штанов, послушно полезли на широкую крестьянскую печь и тотчас свесили вниз любопытные, кудлатые головенки.
В избу вернулся хозяин, задернул детишек занавеской и приказал жене:
– Накорми гостей, Анисья.
Хозяин следовал древнему обычаю: уж, коль впустил неведомых путников в дом - непременно накорми и напои, а потом вестей расспроси. Хозяин - приземистый, крепкотелый мужик с окладистой рыжеватой бородой и широкими, сросшимися бровями, молча присел на лавку, выжидая, когда супруга поставит на стол
Путники оглядели избу. Обычная крестьянская изба: с двумя лавками, деревянным щербатым столом, печью с полатями, закутом, кадкой, квашней из липовой кадушки и светцем.74 Угольки горящей лучины падали в корыто с водой и шипели. Лучина, озаряя избу тусклым светом и, испуская, горьковатый сизый дымок, догорала. Хозяин поднялся и вставил в светец новую тонкую щепку.
Вскоре на столе оказались два ломтя черного хлеба, железная миса пустых щей75, пареная репа, миса капусты и жбан, наполненный квасом.
– Прошу поснедать, - пригласил за стол нежданных гостей хозяин и развел загрубелыми, короткопалыми руками.
– Извиняйте, что Бог послал. Летось, было молочко, да после Покрова боярский тиун за долги коровенку со двора свел. А мальцам каково?
– Чей тиун?
– присаживаясь к столу, спросил Михайла Федорович.
– Боярина Василия Шуйского, - нахмурившись, ответил мужик.
И князь и Тимоха молча переглянулись. Старший сын знаменитого воеводы Ивана Петровича Шуйского, отец коего был назначен Иваном Грозным попечителем царя Федора. Михайле Нагому - уж куда известная личность. Неказистый собой Василий Шуйский слыл великим плутом, Лисой Патрикеевной и непомерным сквалыгой. Тот еще бестия!
– Не повезло тебе с боярином, - сказал князь.
– Как звать тебя прикажешь?
– Прошкой. Прошка Катун.
– А почему «Катун?»
– Так мужики меня прозвали. Я-то с малых лет любил по траве кататься. У нас, почитай, у каждого сосельника своя кличка… А что, Василия Шуйского ведаете?
Последние слова Прошка Катун произнес с настороженными глазами.
Тимоха хлебал щи молчком, а Михайла Федорович как бы нехотя отозвался:
– Слышали краем уха. Ничего доброго о нем в народе не сказывают.
Прошка отмолчался: один Бог знает, что за люди оказались в его избе. По одеже не из голи перекатной. Это сразу видно. На торговых людей тоже не похожи. При саблях, с пистолями. Из стрельцов? Но те добрые полушубки не носят, да и одвуконь не ездят. Всего скорее чьи-то ратные люди. То ли князя, то ли боярина. Так что, лучше всего закрыть роток на замок.
Михайла Федорович (любитель поесть!) за дальнюю дорогу проголодался. С утра, после очередной ямской избы, маковой росинку во рту не было, а посему с удовольствием похлебал и постных щей, и похрустел капусткой, и репы откушал. Черный же хлеб показался ему лакомством. Голод - не тетка. Запив пищу квасом, поднялся из-за стола, осенил себя крестным знамением, молвил: «Спаси Христос», сел на лавку и, откинувшись к бревенчатой стене, в упор глянул на мужика и произнес: