Углич. Роман-хроника
Шрифт:
Спокойный, добродушный Андрейка (весь в мать) пожалел брата. Хоть особой привязанности между ними не было, но всё же большак, старший брат, родная кровь. Жить бы одной семьей, а его куда-то на чужбину потянуло. Сошлет его царь под далекие Холмогоры, и вовсе Юшка родную сторонушку забудет. Ямская служба, чу, на долгие годы. Ну, да Бог ему судья.
Андрейка же никогда не покинет отчего дома. Он не мыслит себе жизни без отца и матери, родной избы, в коей появился на свет божий и вырос под матицу, и в коей наловчился гончарному делу. Доброму, нужному делу. В Угличе немало мастеров - целая слобода, - но с некоторых пор ставить русскую
Нет, русская печь хитроумная штуковина. А сколько о ней народ пословиц сложил! «Печь нам - мать родная». «Сижу у печи, да слушаю людские речи». «Хлебом не корми, только с печи не гони». «До тридцати лет греет жена, после тридцати - чарка вина, а после и печь не греет»…
Заказчик довольно крякал в бороду:
– Не зря в народе толкуют, что руки у тебя ловкие. Отцовская закваска. Ладную печь поставить - не лошаденку вожжей хлестнуть.
Андрейка смущенно молчал, упругие щеки (когда его хвалили) всегда розовели. Деньги, до единой полушки, он всегда приносил отцу, чем старый Шарап немало гордился. Молодец, сынок! Другие-то умельцы - чуть деньга к рукам прилипла - в кабак бегут. Дружков соберут - и давай медовуху да брагу распивать. Почитай, весь заработок просадят, да еще похваляются: самому старосте печь изладил, не мне ль ныне пображничтать? Андрюха не таков, отроду за чарку не брался.
– А мне хмельное в горло не лезет, батя. Даже меду не хочу.
Ишь ты. Медок он лишь без хмеля почитает, кой бортники111 в лесах добывают. И на деньгу сын не жаден, скопидомства в его душе никогда не было. Когда в церковь идет, всегда скажет:
– Батя, не забудь нищих и калик деньгами оделить. Жалко мне убогих.
– На всех не наберешься, Андрюха. А что как сами без полушки останемся?
– Шутишь, батя. Это такой-то мастер? А по мне я бы и за так изделья делал. Радость не в деньгах, а в самой работе.
– Чудной ты у меня, сын. Вот появится семья, другую песню запоешь.
– Не знаю, батя.
А у самого на языке слово вертится. Сказать или не сказать? Раньше отец всё сваливал на Юшку. Допрежь должен завести семью большак: уж таков стародавний обычай. Но ныне Юшка подался на ямщичью службу по цареву указу на долгие годы. А ямщики в своих станах будто монахи: живут без жен.
И
– А впрочем, батя, я бы хоть седни заимел семью.
– Да ну?!
– удивился отец.
– Может, и девку приглядел?
Андрейка опустил голову, лицо его стало пунцовым.
– Приглядел, однако. И на какую же красну девицу твои очи пали?
– На Полинку, батя, - подняв голову, выдохнул Андрейка.
– Это на какую Полинку?
– насторожился Шарап.
– Златошвейку, что у Каменного ручья жила, а затем ее к себе приказчик Раков забрал.
– Губа не дура. Видел как-то ее в церкви. Этой девке цены нет, - молвил отец, но в его голосе никакой радости не было, напротив, загорелое, кованое лицо его стало озабоченно-насупленным.
Андрейка, заведомо зная, что нельзя расспрашивать отца о будущей невесте, все-таки не удержался и спросил:
– Вижу, не по душе тебе, отец, Полинка.
– Был бы счастлив видеть сию девку твоей женой. Одно худо - не по себе, сынок, сук рубишь. Раков - человек ухватливый. Он, чу, Полинку даже царице не отдал. Это одно.
Отец помолчал, а затем хмуро добавил:
– Недобрый слушок по Угличу прокатился. Но то еще бабка надвое сказала. Скажут с ноготок, а перескажут с локоток. Не всякой сплетне верить надо.
– Это ты о чем, батя?
– забеспокоился Андрейка.
– Да пока ни о чем, сынок. Увериться надо.
Но работа у Андрейки после отцовских слов на ум не шла. Что за недобрый слушок, и что означают недосказанные слова отца, раздумывал Андрейка. То, что городовой приказчик переманил к себе сироту - златошвейку, ничего худого нет. Русин Егорыч, как человек оборотистый и предприимчивый, захотел руками Полинки преумножить свою мошну. Но сенных девушек, по людским разговорам, он ни чем не обижает. Хоть и скуповат, но кормит их вволю и новыми сарафанами по праздникам одаривает. И не прелюбодей: с женой живет в добром согласии… Тогда, что за слушок по Угличу прокатился? Может, его дружок Богдашка Неведров, медник и шандальный мастер, что-нибудь поведает.
Углич на всю Русь прославился своими настольными и настенными подсвечниками-шандалами, кои охотно разбирались купцами и развозились не только по русским городам, но и в заморские страны. Шандальные умельцы, дабы не потерять свою славу, искусно выделывали каждый подсвечник.
Богдашка Неведров жил в Кузнечной слободе, и по праву назывался кузнецом, ибо название «кузнец» было в описываемые времена обобщающим. Кузнецами называли вообще ремесленников, занимавшихся обработкой металла, и часто мастеров, изготовлявших весьма сложные и тонкие изделия.
На долю кузнецов выпадало немало мытарств. Большой заботой в Угличе (как и в других городах) было «бережение от огня». Имелась в виду противопожарная охрана города, что было очень важно для Углича, много раз страдавшего от пожаров.
«Бережением от огня» занималась Объезжая изба. В ее обязанности входило, прежде всего, осуществление «огневого дозора».
Особенно заботились о предохранительных мерах против пожаров в летнее время. Когда топили поварни и мыльни, всегда ставили кого-нибудь для «бережения».