Угловые
Шрифт:
— Вотъ такъ Охлябиха! Вотъ такъ голова съ мозгами! Въ бабы-то она по ошибк попала. Мужчиной ей быть. Дльная баба. Да она и мужчину-то всякаго за поясъ заткнетъ. Вдь никому изъ насъ не пришло въ голову попубликоваться, а она опубликовалась.
Охлябиха слушала все это, самодовольно улыбалась и отвчала:
— Я ходовая… Я спать не люблю… Ужъ длать дло, такъ длать. Чего звать-то! А только, двушки, ужъ и хлопотъ-же
— Счастье, собачье теб счастье. Ты колдунья, Матрена Ивановна, — замтила ей квартирная хозяйка Анна Кружалкина.
— Ну, колдунья. А отчего ты не колдуешь? Колдуй и ты.
— Вотъ все плакалась на дтей, что мшаютъ теб дти въ мамки-кормилицы идти. Зачмъ тутъ на мсто въ кормилицы идти, коли со всхъ сторонъ всякія благости летятъ! И это вдь прямо на дтей твоихъ посылается.
— Да ужъ теперь зачмъ въ мамки! Съ какой стати въ неволю идти! Рожу, такъ и такъ проживу. На новорожденнаго-то лучше подавать будутъ. А я вотъ погожу маленько, да опять въ публикацію себя пущу.
Марья Кренделькова тоже получила вчера вспомоществованія по прошеніямъ, получила она и сапоги для своего Васютки — торговца «счастьемъ» на мостахъ. Сожитель ея Михайло сегодня и на поденную работу не пошелъ, хотя собственныхъ денегъ у него не было ни гроша.
— Крайній день… Стоитъ-ли идти! Завтра сочельникъ, и настоящіе-то чернорабочіе сегодня, я думаю, не вс вышли. А я какой-же чернорабочій? Я себ мстовъ въ швейцары жду, — говорилъ онъ себ въ оправданіе, сидя на своей койк и опохмеляясь посл вчерашней выпивки на деньги Марьи.
А Марья хоть и была при деньгахъ, хоть и выкупила вчера даже свой новый платокъ изъ залога, но сегодня сидла, пригорюнившись, и съ утра плакала. Ея сынишка Васютка ушелъ съ вечера изъ квартиры продавать на мостъ счастье, не вернулся домой ночью, не вернулся подъ утро, да и сейчасъ его еще нтъ. Марья чувствовала, что его стало быть забралъ ночью городовой за прошеніе милостыни или за приставанье къ прозжимъ, и препроводилъ въ участокъ. Съ Васюткой это ужъ бывало. Теперь сидитъ въ арестантской голодный до разбора длъ. Она знала, что разобравъ, кто за что арестованъ, Васютку препроводятъ съ разсыльнымъ
— Чего ты ревешь-то по мальченк, дура! — крикнулъ на нее Михайло. — Вдь не покойникъ онъ, еще найдется. Погоди… Коли въ участк — приведутъ.
— Да какъ-же… Въ участк… Съ арестантами… Бдный, несчастный… попался… — продолжала плакать Марья.
— Ну, попался, такъ попался. Эка важность, что въ участк! Въ участк теперь не дерутъ.
— Не дерутъ, а другіе арестанты отколотить мальчишку минутъ.
— Эка важность! Сахарный онъ у тебя, что-ли? Вотъ разв что собранныя деньги отнимутъ.
Но Марья не унималась и продолжала плакать. Она была плохая мать вообще, но сегодня чувство материнства сказалось въ ней. Къ тому-же она знала, что и причиной его ареста — она. Самъ Васютка неохотно ходилъ продавать счастье, но она сама посылала его. Это была одна изъ статей дохода ея.
Марья хотла не думать о Васютк, забыть его, выпить также вмст съ Михайлой рюмочку и закусить солененькимъ, она нсколько разъ порывалась это сдлать. Предлагалъ ей и Михаила, поддразнивая рюмкой, но на подоконник лежала христославческая рождественская звзда изъ цвтной бумаги, которую клеилъ Васютка къ Рождеству и не окончилъ, еще, всякій разъ напоминала ей о Васютк и не давала ей его забыть. Марья нсколько разъ протягивала руку къ рюмк, но, взглянувъ на звзду, отнимала руку.
А изъ сосдней комнаты слышалось ликованье:
— Смотрите, смотрите! Охлябих-то отъ генеральши пять фунтовъ сахару, полфунта чаю и фунтъ кофею по публикаціи принесли! Ну, Охлябиха! Да ты теперь сама генеральша!
Посл полудня дворникъ привелъ заплаканнаго Васютку и сдалъ его матери. Васютка дйствительно былъ взятъ на мосту при продаж «счастья» и ночевалъ въ полицейскомъ участк. Марья бросилась къ Васютк и стала его цловать.
— сть хочешь, несчастненькій? Не пивши, не вши? — спрашивала она его. — Сейчасъ я кофейку для тебя сварю, голубчикъ.
— Ну, чего ты ревла, какъ по покойник? — сказалъ Михайло. — Вдь вотъ нашелся-же мальчишка. Выпей, дура, водки-то на радостяхъ, — предлагалъ онъ Марь.
И Марья выпила.
1903