Угловые

Лейкин Николай Александрович

— Хорошо. Фабричный. А водку, Кренделькова, я вамъ совтую бросить. Вдь ужъ вашъ подбитый глазъ прямо указываетъ. Конечно, я признаю, что бдность, общество дурное васъ наталкиваетъ, холодъ…

— Увряю васъ, сударыня, что я поскользнулась на лстниц.

— А теперь вы, Охлябина… — продолжая писать, сказала барыня. — Вдова?

— Настоящая вдова, ваше превосходительство. По паспорту даже вдова, — гордо произнесла Охлябина, натягивая платокъ на животъ.

— При себ, Охлябина, у васъ только двое дтей? Двое… Ну, а остальное у васъ есть въ прошеніи. Могу вамъ сообщить, что вашъ дворникъ атестовалъ васъ, какъ

вполн трезвую женщину.

Охлябина поклонилась.

— За комнатку-то, сударыня-барыня, вы за меня заплатите? Вдь ужъ у меня ни кругомъ, ни около… — проговорила она.

— Этотъ вопросъ мы оставимъ открытымъ. Вдь ужъ вы согласились на сапоги, фуфайку и чулки.

— Бдность-то наша, ваше превосходительство. — Хоть-бы на кофеишко съ вашей милости? — жалобно заговорила Охлябина.

— Вотъ вамъ по пятидесяти копекъ… Это я отъ себя… Будьте только трезвы… Не пейте вина и пива. Трезвость прежде всего… Охлябиной и Крендельковой. Подпишитесь.

Барыня положила на столъ рубль.

IX

Барыня сбиралась уже уходить изъ кухни Анны Кружалкиной, но въ кухню съ лстницы начали пробираться угловыя жилицы изъ другихъ квартиръ. Отъ квартирныхъ хозяекъ, бывшихъ на двор и спорившихъ о дровахъ, когда мимо нихъ проходила барыня, жилицы узнали, что пріхала на ихъ дворъ барыня-благотворительница и прошла въ квартиру Кружалкиной. Это были все жилицы, подавшія передъ предстоящимъ Рождественскимъ праздникомъ прошенія въ разныя общества. А такія прошенія подали поголовно жилицы путь ли не всего двора. Отъ кучера, сидвшаго на козлахъ кареты барыни у воротъ на улиц, было узнано, что барыня эта княгиня Соховская, заправительница пособіями бднымъ. Отъ какого именно общества пріхала княгиня, жилицы, подавшія прошенія, не знали, но все-таки бросились осаждать ее просьбами. Тутъ была очень древняя, сморщенная старуха, облеченная въ рваную наваченную ветошь, съ головою, прикрытой капоромъ, затмъ очень тощая женщина среди ихъ лта въ послднихъ мсяцахъ беременности въ линючемъ короткомъ ситцевомъ плать и валенкахъ, пожилая женщина въ черномъ, когда-то порядочномъ шерстяномъ плать, съ оборванными сборками у юбки и совершенно измочалившимся басономъ на груди.

Старуха въ ватной ветоши тотчасъ-же повалилась барын въ ноги, такъ что та даже испуганно попятилась.

— Благодтельница, заступись! — завопила она со слезами. — Въ пять мстовъ подавала прошенія и до сихъ поръ никакого толку. Ваше сіятельство, заступись.

Старуха схватила княгиню за юбку.

— Стойте, стойте!.. Кто вы такая? Что вамъ? — съ тревогой въ голос спрашивала барыня.

— Солдатка, милостивица, николаевская солдатка. Въ пять богадленъ поданы мои сиротскія прошенія, вотъ уже лтъ семь-восемь поданы — и до сихъ поръ никакого ршенія. Заступись…

— Позвольте… Но что-же я-то могу для васъ сдлать? Я никакою богадльней не распоряжаюсь.

— Молодыхъ напринимали на койки, а меня, древнюю сироту, безъ жалости оставляютъ.

— Тридцать шесть рублей она въ годъ пенсіи получаетъ — вотъ изъ-за чего… — пояснила барын Кружалкина.

— Да велика-ли это пенсія, Анна Сергвна? — огрызнулась старуха, поднимаясь съ пола. — Вдь двадцать четыре рубля надо за уголъ заплатить. А пить? А сть? Работать не могу… Стара… Да и сама знаешь, у меня одна рука сухая. Только

что по благодтелямъ… На папертяхъ стоять не могу — ноги слабы.

Старуху отпихнула беременная женщина и заговорила:

— Ваше сіятельство, дровами меня обидли… «Ты, говоритъ, углятница, нтъ теб дровъ, тебя обязана хозяйка отапливать». А какая углятница? У меня пятеро дтей! Нешто съ пятерыми дтями пустятъ въ уголъ? Ни Боже мой! Снимаемъ мы съ мужемъ цлую комнату, а у насъ чугунка и такое промежъ насъ условіе, чтобы чугунку самимъ насъ топить нашими дровами… А гд-же взять дровъ, ваше сіятельное превосходительство, коли мужъ у меня пьяница и у меня-же на сороковки себ вышибаетъ! Роздали дрова квартирнымъ хозяйкамъ, у которыхъ куньи шубы въ сундукахъ, а на нашу сиротскую долю дармовыхъ дровъ, такъ сейчасъ: углятница…

— Я, милая, ничмъ вамъ помочь не могу въ этомъ дл,- отвчала барыня. — Я дровами не распоряжаюсь. Даровыя дрова выдаютъ гласные думы. Это особая коммиссія.

— А вы, ваше превосходительство, по какой-же части? — спросила беременная женщина.

— Наше общество выдаетъ бднымъ теплую одежду, обувь, уплачиваетъ за сильно нуждающихся за уголъ.

— Благодтельница, мсяцъ тому назадъ подавала насчетъ сапоговъ — отказъ! — воскликнула женщина. — «У тебя, говорятъ, мужъ пьяница, и пропилъ сапоги». Виновата-ли я, барыня милостивая, что онъ пропилъ, мерзавецъ? А мальчикъ большенькій черезъ это въ старыхъ валенкахъ въ школу бгаетъ.

— Позвольте… Да вы намъ подавали, что-ли? Ваша фамилія?

— Милая барыня, могу-ли я знать, кому мы подавали! Я женщина неграмотная, а писалъ писарь.

— Ваша фамилія?

— Устюгова, ваше превосходительство, жена гренадерскаго полка, но онъ самый что ни на есть пропащій пьяница… Мужъ то-есть, сударыня… Ахъ, что я, несчастная, терплю отъ него, идола! Вдь только печка одна не ходила по мн, барыня. Явите божескую милость, если вы насчетъ обуви. Да вотъ еще въ лавочку мелочную не заплатите-ли? Четыре съ полтиной должны мы — и ужъ больше въ долгъ не даютъ.

— Тутъ немножко я могу вамъ помочь… Могу помочь чмъ-нибудь… Подайте только прошеніе намъ, — сказала барыня.

— Ваше высокое превосходительное сіятельство! Четырнадцать прошеніевъ подано въ разныя мста передъ праздниками! Рубль сорокъ копекъ писарю заплатила — и вотъ ждемъ, ждемъ.

— Да вдь до праздника Рождества еще десять дней. Прошеніе, прошеніе… Намъ прошеніе… Въ наше общество подавайте, говорила барыня.

— Да по всмъ вроятіямъ, и вамъ подано прошеніе. Писали огуломъ… Не оставьте, благодтельница, къ празднику превеликому, — плакала женщина…

— Вы говорите, вы Устюгова? Я запишу васъ и если что — вызову повсткой. Не плачьте. Мы устроимъ. Вотъ вамъ покуда пятьдесятъ копекъ на кофей.

Барыня вынула опять записную книжку, присла и стала въ нее записывать.

Подошла третья просительница, — пожилая женщина въ черномъ плать съ оборванными сборками у юбки, съ краснымъ лицомъ и глазами.

— Дворянка я, ваше сіятельство, по паспорту — и вотъ въ какомъ положеніи… — начала она, прикрывая ротъ рукой, но все-таки обдала барыню виннымъ запахомъ. — Даже чинъ имю: вдова надворнаго совтника — и все-таки никакой помощи ни откуда. А только дворники дразнятъ меня надворной. Эй, ты, надворная! — вотъ и весь отъ нихъ комплиментъ дам. Явите милость… Я Лизавета Куфаева…