Угрюмое гостеприимство Петербурга
Шрифт:
Прошло минуты три, дворецкий вернулся.
— Пожалуйте, ваше благородие, — учтиво произнес он и вежливо препроводил Германа в кабинет Петра Андреевича.
— Дружище! — воскликнул князь, когда Шульц вошел. — Рад тебя видеть, проходи!
Герман прошел. Он был в просторной комнате, обставленной старинной мебелью. Присмотревшись повнимательнее, Герман разглядел в ней мебель старую, давно вышедшую из моды и отслужившую свой век, но тем не менее сделанную на славу и еще вполне пригодную для использования. На стене висело выцветшее полотно, с которого строго взирал седой
Петр Андреевич сел в одно из кресел и сделал жест рукой, предлагая Герману сесть против. Когда тот опустился в кресло, князь сказал:
— Прости меня, я не мог тебе написать.
— Что-то случилось? — взволнованно спросил Герман.
— Да, случилось, — ответил князь. — Отец сегодня велел пригласить в гости человека. Он… это приватный разговор.
— Так, значит, лучше мне уехать.
— Герман, дружище, прости, но я…
— Не надо, — сказал Герман, — я понимаю: у господ свои дела.
Сказав это, Шульц поклонился и направился к выходу.
— Герман, ты все неправильно понял! — крикнул князь ему вслед. — Герман, постой!
Но Герман уже закрыл дверь с обратной стороны. Напольные часы с выцветшим циферблатом пробили шесть раз. «Уже шесть, сейчас пожалует лорд Редсворд, — подумал Петр Андреевич, — бьюсь об заклад, он будет в срок».
Князь вышел из кабинета и направился в сторону библиотеки, где в массивном дорогом кресле уже успел расположиться его отец. Одновременно с ним в «храм знаний» пожаловал дворецкий Валентин.
— Ваше сиятельство, к вам джентльмен с визитом, — доложил он и подал Андрею Петровичу серебряный поднос, на котором лежала визитная карточка Ричарда.
— Проси, — ответил князь, взмахнув рукою.
Ричард сидел в приемной и пытался предугадать, что такого секретного хочет сказать ему старый князь Суздальский. В голове его гнездились догадки и подозрения, одна безумная мысль сменялась другой, уже совсем неприличной, и все же он был далек от хоть какого-то понимания вопроса: зачем все эти тайны?
Войдя за дворецким в комнату, он очутился в просторной библиотеке, исполненной в лучших английских традициях. Стеллажи с книгами были до того высоки, что занимали два этажа. На одном стеллаже Ричард увидел знакомые имена: Аристотель, Гомер, Платон, Аристофан, Эсхил, Сократ, Архилох — труды еще многих других великих греков присутствовали здесь. Соседний стеллаж был полон латыни: Вергилий, Цицерон, Гай Юлий Цезарь, Апулей — и прочие столь ненавистные Ричарду римляне надменно золотились корешками. Библиотека была полна классической литературы, но присутствовали здесь и современные авторы: Уолтер Скотт, Оноре Бальзак и Гоголь. У окна стоял письменный стол, а в центре комнаты находилось несколько кресел. В одном из этих кресел сидел набивавший трубку Петр Андреевич,
Это был человек несгибаемый — об этом можно было судить хотя бы по тому, что восьмидесятилетний возраст не смог хоть немного ссутулить Суздальского. Изборожденное морщинами неподвижное лицо и острый взгляд выцветших волчьих глаз, искрящихся безудержной силой, придавали старому князю вид несокрушимого колосса, каковым он, судя по царственной манере держаться, не только считал себя, но и являлся. Увидев Ричарда, он отложил в сторону «Северную пчелу», ласково улыбнулся и по-отечески произнес:
— Садись, сынок, давай поговорим.
Ричард сел. Князь продолжал:
— Как повзрослел, как возмужал, уж точная копия отца.
— Я помню, князь, вы приезжали к нам, — сказал Ричард, и сказал это не столько с тем, чтобы показать князю, что помнит и признает его, сколько с тем, чтобы сказать уж что-нибудь. Кроме Дмитрия, близкого друга маркиза, никто в Петербурге не говорил ему «ты». Но царственность, степенность разговора, бескрайняя, безудержная мощь, из которой весь был соткан хозяин дома, казалось, давали ему право говорить на ты с самим Господом Богом.
— Ты помнишь: это славно, — отвечал Андрей Петрович. — А сколько же тебе тогда лет было? Четырнадцать? Пятнадцать?
— Где-то так, — согласился маркиз, — во время вашего последнего визита.
— Как быстро пролетело это время… — задумчиво протянул Андрей Петрович, — теперь ты стал совсем как Уолтер, когда он был моложе. А твой отец — мой очень близкий друг. Я никогда не забуду, как он впервые явился в Зимний дворец на аудиенцию к императору. Александр встал и горячо пожал ему руку, а Уолтер сразу же сел в кресло, приглашая царя последовать его примеру. Да, твой отец — великий человек.
— Разве великие люди способны на предательство? — осведомился Ричард, поминая письмо, полученное от отца.
— Предательство? О нет, сынок, никогда, — серьезно говорил Андрей Петрович, — но всякий человек способен сделать глупость. И всякому случается оступиться. Мы все не идеальны, железных сердец не существует. Порою и сильнейшие из нас проявят слабость.
— И даже вы? — удивился Ричард.
— Конечно, даже я, — ласково ответил Суздальский. — Главное, никогда не жалеть о совершенных промахах, ошибках. Никогда не терзать себя за проявленную мягкость характера, нетвердость духа… Твой отец никогда не сожалел.
— О чем не сожалел? — спросил Ричард. — Скажите мне, прошу вас, что он сделал? Я получил письмо. Он пишет, что предал графа Воронцова, что в Петербурге ему все, кроме вас, враги…
— Увы, он прав, мой мальчик, это так, — сказал Суздальский.
— Но почему? — не унимался Ричард.
— Случилось так: однажды он не смог преодолеть запретные желания. Они его поработили, завлекли в свой коварный омут, сделав своим рабом. Твой отец порвал связывающие его цепи и уже почти вырвался, когда искушение совсем близко подошло к нему… и он не устоял, его сразило наповал, он, словно детский кораблик из картона, попал в океанский шторм, из которого нет спасения даже фрегату.