Угрюмое гостеприимство Петербурга
Шрифт:
— Но что он сделал? — настаивал Ричард.
— Я не могу сказать тебе этого, мальчик мой, — произнес старый князь. — Твой отец просил до поры сохранить эту тайну. На мой взгляд, это не выход, ведь рано или поздно ты должен будешь узнать всю правду. Однако я не буду судить Уолтера — это его тайна, и он ею распорядился по собственному усмотрению.
Тем не менее, — продолжал Суздальский, — я считаю полнейшим безумием оставить тебя в неведении. Потому скажу так: твой отец против воли был вовлечен в одну скандальную интригу. Когда Уолтер понял, что ему не выпутаться из нее, он подал прошение об отставке. Король прошение принял, и твой отец уже собирался вернуться
— Зачем? — вспыхнул маркиз. — Бежать? Прятаться? Скитаться?
— Сынок, я князь Суздальский, и я никогда не призываю к бегству. — Сказано это было тихим и ровным голосом, но Ричард почувствовал, как все внутри у него похолодело. Страх, животный страх вызывало в нем, маркизе Редсворде, недовольство старого князя. Андрей Петрович продолжал: — Я предлагаю выждать, пока свет не придет к какому-то решению.
— К какому же решению придет свет? — говорил Ричард. — Принять меня в свой круг или предать презрению? Я маркиз Редсворд. Я не стану прятаться от света.
— Узнаю отцовскую гордость, — с улыбкой произнес Андрей Петрович.
— Отец писал, что предал графа Воронцова, — вспомнил Ричард. — Это правда?
— Нет, не предал, — покачал головой Суздальский, — но против Воронцова направлена была интрига, в которой твой отец против воли принимал участие.
— Как же мог он принимать участие в интриге против друга? — воскликнул Ричард. — И, как вы говорите, против воли.
— Мы не всегда способны делать то, что должно, — сказал князь. — Сегодня суббота. В среду я отбываю в русские деревни. Неужели тебе не интересно их увидеть?
— Мне интересно, князь, но я останусь.
— Ну что ж, это твой выбор. Если вдруг что-нибудь случится, двери моего дома всегда открыты для тебя. Признаюсь, я был бы рад, если бы ты поселился здесь, пока ты в Петербурге.
— Я был приглашен Дмитрием Воронцовым и принят в доме графа, — напомнил Ричард. — С моей стороны было бы невежливо предавать их гостеприимство. Пока я не узнаю, что произошло между моим отцом и Владимиром Дмитриевичем, я останусь в его доме.
— Я слышу голос смелого человека, — улыбнулся Андрей Петрович. — Твой отец должен гордиться тобой. Теперь давай поговорим о Петербурге.
— Я хотел спросить вас о декабрьском восстании, — сказал Ричард. — Мой друг, Дмитрий Воронцов, — сын офицера, принявшего в этом участие.
— Увы, восстание двадцать пятого года похитило у нас много прекрасных людей, — протянул Андрей Петрович, — благороднейшие, умнейшие люди пали жертвой глупой блажи.
— По-вашему, отмена крепостного права — это блажь? — спросил удивленный Ричард.
— Конечно, блажь, мой мальчик. Ты подумай: крестьян освободят, дадут им земли, тем самым лишив доходов высший свет. Дворяне, негодуя, восстанут против государя, начнется бойня, гражданская война.
— Но что, если просто крестьян освободить? — предложил маркиз. — К чему им земли? Дайте им свободу.
— Свободу, равенство
Вот ты живешь в доме Владимира. Помнишь ли ты Аркадия, слугу? Когда Дмитрий был ребенком, Аркадий к нему приставлен дядькой был. Мальчик вырос, Аркадий получил вольную. И что же: на коленях у графа стоял и умолял: «Не надо мне вольной, барин, позвольте только при вас остаться». К чему свобода им? Она им не нужна.
Если крестьян без земель освободят — а так, поверь, и произойдет, — они как были, так и будут работать на землях барина. Теперь только вместо порки на конюшне за проступки барин их выгонять будет. А этим, уж поверь, лучше, чтоб пороли. Выпороли — и ладно, а выгнали — так с голоду помрешь. Нет, мальчик мой, не так устроено крестьянское сознание, чтоб их освобождать.
— Положим, так, — согласился Ричард, — но ведь участники восстания не только крестьян освободить хотели. У них была программа конституции, преобразования…
— России нужны реформы, преобразования, — перебил князь, — но с какой стати несколько человек, которые не погружены целиком в политические и экономические дела нашей страны, решают, что есть благо для России? Это гордыня, только и всего. И лицемерие к тому же. Ты никогда не задавался вопросом: почему, если господа так хотели свободы для народа, они своих собственных крестьян не освободили? Да потому, что понимали: разорятся в одночасье, когда крестьяне к другому барину уйдут. Ведь как воспринимают они вольную: «Видать, барину я чем-то не угодил. Вот он меня и прогоняет».
Реформы будут, когда страна будет готова. Сколько раз Николай говорил мне, что из-за крепостного права над Россией смеется вся Европа. Но вся наша экономика построена на крепостном праве. Мы не можем, не готовы сейчас отказаться от него. Реформы должны проводиться тогда, когда готов народ. И проводиться должны сверху, а не решением кучки вольнодумцев. Помню, я обсуждал восстание с покойным Александром Сергеевичем. Он сказал тогда: «Сотня прапорщиков, выйдя на площадь с барабанным боем, никогда не изменит политический уклад нашей страны». И был совершенно прав.
— Но не слишком ли сурово их наказали? — спросил Ричард.
— Сурово? Разве? — ответил Андрей Петрович. — Среди них были мои хорошие товарищи. Но я считаю, что приговор был слишком мягким. Не забывай: они предприняли попытку военного переворота. И их судил военный трибунал. Обычно всех участников восстания казнят. Но гуманный наш российский военный суд приговорил к смерти только пятерых: организаторов восстания и этого мерзавца Каховского, который убил Милорадовича. А ведь за что убил? За то, что тот выехал к восставшим с призывами одуматься.