Уха в Пицунде

Кожедуб Алесь

Кроме двух-трех потасканных проституток, девушек в гостинице я не видел, сезон кончился. Но спьяну всякое показаться может. Хотя, был бы здесь Саня, он нашел бы девушек. Вернее, они бы его нашли.

— В Майами девушек много, — вздохнул я.

— Всюду много, — стал надевать штаны Усман Ильгизарович. — Я один ресторан пришел — кругом девушки. Жена, дурак, боится, что я к молодой уйду. Зачем уходить? Всюду жить можно.

— Хорошо там, где нас нет, — сказал я.

— Неправильно говоришь: там, где нас нет, плохо, — внимательно посмотрел на меня Усман Ильгизарович. —

Лучше еще здесь немного поживем. Умру, от трех жен хоть что-то останется.

Татарин был прав. Неважно, где мы живем — в Москве, Сочи, Алпатьевске или Майами, — но что-то от нас должно остаться.

Он вновь уснул, и вскоре раздался междугородний телефонный звонок.

— Алло, это Дагомыс? — услышал я довольно приятный женский голос.

«Жена, — понял я. — Но которая?»

— Да, — сказал я в трубку, — Дагомыс.

— Не будете ли вы столь любезны пригласить Усмана Ильгизаровича?

— Минутку.

Я с сомнением посмотрел на Усмана. Добудиться его вряд ли было возможно.

— Знаете, — сказал я, — по-моему, он спустился на пляж.

— На пляж?! — женщина на том конце провода была явно обескуражена. — У вас там хорошая погода?

— Это же Сочи, — сказал я. — Плюс двадцать, и море спокойное.

— Замечательно, — сказала жена несколько упавшим голосом. — Вы сосед Усмана?

— Ну да, — кивнул я, — мы здесь работаем, но иногда удается выбраться на море. А с кем я разговариваю?

— Это жена Усмана Ильгизаровича.

По ее тону я понял, что это старшая жена, настоящая.

— Я передам, что вы звонили.

— Да, будьте любезны. Скажите, что мы с сыном его ждем. Мы всегда переживаем, когда он уезжает.

— Непременно, — сказал я. — Он о вас рассказывал. Прямо так и сказал: «Самые красивые женщины — татарки».

Видно, женщина из Алпатьевска была столь ошеломлена моими словами, что от волнения нажала на рычаг — в трубке раздались короткие гудки.

— Кто звонил? — послышался с кровати голос Усмана.

— Жена, — сказал я. — Старая.

— Татары спят, — пробормотал он и накрылся с головой одеялом.

Я переоделся и спустился на пляж.

Море было спокойным. Веселая дворняга гоняла голубей, ковыряющихся в выброшенных штормом водорослях и разбитых мидиях. Еще немного — и с пляжа исчезнут голуби и дворняги. Осень.

Неподалеку от меня расположилась стайка молоденьких девушек, я уже знал, что они учатся на горничных и портье. Они фотографировались, заскакивая на секунду в море, визжали, одна особо отчаянная проплыла метров пятнадцать. По взглядам, которые они бросали на меня, я понял, что им остро не хватает внимания таких же, как и они, парней. Только это внимание и было для них настоящим.

Я смотрел на их гибкие тела и с грустью осознавал, что между прежним Дагомысом с Саней, Левиком и тридцатью девицами из первого отряда и нынешним, полупустым и накрытом тенью злющей жены татарина, пролегла целая жизнь. Не все в ней сложилось так, как хотелось бы, но она была, полная звуков, запахов, радостей, безвозвратных потерь, и в Москве ли, в Майами, в горних высях, в которых

пребывают уже многие наши товарищи, мы говорим: жизнь, ты прекрасна именно тем, что была. Мы прожили уже большую часть этой жизни, мы догадываемся, что впереди нас ждут далеко не лучшие времена, и благодарим Господа за дарованное нам счастье. Жизнь, какая б она ни была, единственна, неповторима и истинна. Пусть это самая банальная мысль из всех, приходивших мне в голову, но она мне дорога.

Когда я улетал из Сочи, Усман Ильгизарович оставался в гостинице. Вечером у них намечался прощальный банкет.

На следующий день, завтракая в Москве, я услышал по радио, что на Северном Кавказе произошло землетрясение силой четыре балла с эпицентром в Дагомысе.

Жертв и разрушений не было.

Праздник

С юбилея я возвращался под утро. На углу отпустил машину, любезно предоставленную банкиром-юбиляром, на торжество к которому я попал случайно, и направился к дому.

— Дорогой, — вдруг услышал я, — почему в гости не заходишь?

Действительно, что это я прусь по дороге, не глядя по сторонам? Вот они, огни забегаловки, сияют, как на Манхеттене. Или сегодня на Манхеттене ничего не сияет? Но думать в этом направлении я не стал. Меня приглашали, как я догадывался, к столу, и пренебрегать этим приглашением не следовало. Даже после банкирского стола.

Я подошел к палатке, оглядел компанию, восседающую на ящиках из-под пива, оценил. Сидели, надо сказать, они хорошо: виски, шампанское, «Мартель» энд «Хенесси», на подносах горы винограда и персиков, на отдельном столике крупно нарезанная бастурма.

— Гуляем, нецивилизованные народы? — сказал я, пытаясь прочесть название виски на этикетке. — Нехорошо!

— Ур-ра!.. — взревели застольники. — Держи стакан — випьем!

— За это пить я с вами не стану, — твердо отвел я чью-то руку со стаканом, наполненным наполовину. — Посижу, но без выпивки.

— Садыс, все равно ми знаем — ты хароши человек.

Мне пододвинули ящик из-под пива, я сел.

Эту палатку держали то ли азербайджанцы, то ли чеченцы. Иногда, возвращаясь поздним вечером, я заглядывал к ним отлакироваться пивком. Хозяин, имени которого я не знал, отчего-то почитал своим долгом угостить меня за счет заведения, и мы вели светские беседы — кто лучше: «Анжи» или «Алания»? Когда окончательно упадет рубль? Однажды долго обсуждали, как правильно резать барашка. Хозяину, вероятно, нравилось, что я слушал его не перебивая.

Но в этот раз случай был особый.

— За что вы их взорвали? — строго спросил я, оглядывая всех поочередно.

— Америка думал — он царь, а теперь все видит, что он с голым ж…ом! — эмоционально объяснил мне самый младший в компании, наверное, родственник хозяину.

— Молчи! — цыкнул на него хозяин. — Кто тебе слово дал?

Я кивнул головой: прежде чем открывать рот, надо научиться говорить.

— Сослан, скажи ты! — велел хозяин.

Сослан встал с ящика, торжественно поднял стакан на уровень глаз.