Уходи под раскрашенным небом
Шрифт:
В общем, отобрал он у меня трубу. Сказал, что если еще раз что-то хоть близко подобное напишу, то отберет у меня и невинность.
Я сначала обиделся, мол, какая невинность, может я неухожен (я в творческом провале, мне не до внешности), но до Вассермана мне все равно далеко, женщины в моей жизни были всегда, даже в трудную минуту.
Потом он пояснил, что оказывается не ту невинность, ну, не основную, в общем, а дополнительную. А за нее мне и правда стало тревожно. Хоть люди и считают, что у нас в творческой среде все мужчины – они эти… но, скажу я вам, вовсе не все, то есть я вот не
А понимаете, как он пригрозил? Он сказал, будет каждую неделю мою фамилию гуглить, чтобы ни одного вшивого рассказика мимо него не прошло. И если хоть в одном почует намек, метафору, отсылку к его жизни (естественно я для вас его слова перевел с языка матовой лексики) – то все. А поскольку он из совсем примитивных, ему же в любом слове может почудиться!
Нет, конечно, неплохо, что на одного читающего в нашей стране станет больше, но я не готов положить на алтарь самое сокровенное. А адрес-то у него есть. А теперь еще и моя труба, направленная на окно своего бывшего тоскующего владельца.
Я теперь пишу только в комнате, которая с видом на церковь. Сначала думал занавески повесить от его трубы, а потом испугался, вдруг он надумает себе, что пишу. Решил наоборот, активно его убеждать, что я только ем, сплю, телевизор смотрю. Убрал из бывшей дозорной комнаты все намеки на письменные принадлежности. Поставил мольберт для виду.
В общем, не писать я не могу, я же писатель. Но теперь писать не могу то, что привык. За фантастику мне браться поздно, оттого я стал искать тем в мире зарубежном. А что там у вас, чего нет у нас? Иммигранты, политиканы, забастовки – так этого добра уже и у нас полно!
А вот всякая там толерантность – это пока экзотика. Мы к ней как народ непривыкший. Рубили сколько веков друг друга, а тут вот терпимость, принятие – смешно даже. Ну, в сексуальной сфере толерантность – тема уже заезженная, а вот ваш род деятельности меня заинтересовал. Это же такое далекое от нашей страны, нашей культуры, такое нам чуждое. Сами понимаете, зачем нам эвтаназия? В России с ноября по март: тяпнул немного и пошел на улицу, прилег случайно, вот и все, отпустил душу. У нас, судя по продолжительности жизни, полстраны находят способы для эвтаназии. Да и государство каждый год подкидывает возможностей, не дает нам истощиться, так сказать, или совершить грех.
Потому я решил обратиться к вам. За материалом, конечно же, а не за услугой эвтаназии. Я хочу написать о вас книгу. Пока еще идея слишком обобщенная. Наверное, о том, каково это, каждый день общаться с несчастными сумасшедшими, работать с болью, смертью, прощанием, как вы выживаете в таких условиях, и что принудило вас работать именно там?
Я абсолютно открыт к вашим предложениям касательно формата и идей. Будет то роман или вы позволите мне написать биографическую книгу… История о вас или же истории ваших пациентов. Понимаю, они могут быть конфиденциальными, но все-таки всегда можно обобщить, поменять декорации и имена…
В общем, писатель готов написать о вас абсолютно безвозмездно!
Как-то напыщенно получилось, а я вовсе не такой. Я искренне надеюсь, что
Я вот ходил несколько раз к психологу, не поверите, отличный оказался специалист. И вообще очень интересный формат. Можно говорить и говорить. Правда, за это платить деньги нужно. Но зато ты точно знаешь, что можешь рассказать все, и тебе ничего за это не будет! Я как-то даже выругался на него матом, и ничего, сидит, улыбается! Проанализировал сексуальный подтекст моих матерных высказываний.
Правда потом мы вышли на тему мамы, и, кажется, он удивился некоторым моментам моего воспитания. Но об этом как-нибудь в следующий раз. Я надеюсь, что мы с вами еще спишемся, не правда ли?
С приветом с вашей Родины,
Михаил Петричкин
. . .
From: Colin Thompson colin-believeinscience@…
To: Elisabeth Shneider elizabethshneider@…
Уважаемая Элизабет!
Я рад, что мне ответил конкретный человек, ведь шансы на адекватный диалог с живым объектом намного выше, чем с бюрократической машиной, в которую, как я полагаю, постепенно превращается и ваша прекрасная по благородности целей организация.
Пожалуйста, обращайтесь ко мне просто Колин. Я стар для формальностей. Надеюсь, ваши юристы не слишком затянут процесс подготовки, иначе они рискуют остаться без клиента.
Шучу! Как и писал ранее, полагаю, в небесной канцелярии обо мне забыли, и, если не вмешаться, то могут и не вспомнить еще с десяток лет.
К вашему главному вопросу… Знаете, про душу это я загнул, конечно. Я ученый. Сами понимаете: какая душа или Бог? Почти девяносто лет своей жизни я работаю со смертельными вирусами. В погоне за ними, где только ни бывал. Нигерия, Уганда, Сомали, вся Индия… Вот ведь забавно, вирусы ни разу меня не попытались убить, хотя шансов бывало немало, особенно когда начинаешь исследовать биоматериал на кантагиозность, работаешь с каким-то новым штаммом, и еще неизвестны пути заражения.
Это удивительные создания, вы их можете увидеть только через профессиональный микроскоп – многие из них поистине красивы. Вирус Ласса, например: как игрушечные морские мины с рогульками, только зеленого цвета. А Денге, вообще чудо: будто теннисные, бархатистые мячики, сотканные из геометрических звездочек и овалов синего, бардового, зеленого цветов. Но такие крошки способны уложить взрослого мужчину на лопатки всего за пару суток, приковать его к постели, как немощного старика, заставить страдать, покрыть тело кровоточащими язвами…
При этом я всю жизнь искал способы, как их убить, победить, уничтожить, чтобы сохранить людям жизни, много жизней. Нет, мы не хирурги, к нам со слезами не бросаются родственники умирающего, никто не благодарит нас каждый год, отмечая годовщину своего второго рождения. И в современных статьях всемирной сети о нас пишут так безлико «австралийские ученые нашли лекарство от…»… За этим стоят сотни, тысячи человек только нашего материка. За каждым из них – годы непрекращающейся работы: учеба, степень, исследования, лаборатории, статьи, конгрессы, книги. А для общества мы просто некая группа трудяг, копошащихся в закрытых лабораториях.