Уик-энд
Шрифт:
Макс вытянулся на парусиновом кресле, стоящем на палубе. Он был без рубашки, в одних трусах, и пил "Левенбрау" из бутылки. Пиво и усталость отняли у него всякое желание двигаться.
Морин, закутанная с головы до пят в длинный белый махровый халат с капюшоном, стояла возле него, словно сошедший с картины бедуин с затуманенными глазами и серебристыми губами.
– Я чувствую запах бензина.
– Бакстер утром наполнил бак. Ты ощущаешь запах пятидесяти галлонов бензина.
– Никогда прежде на этой лодке не пахло горючим.
– Если тебе здесь не нравится, почему бы тебе не поплыть к дому?
– Позволь мне приготовить тебе что-нибудь из еды, Макс. Ты выпил очень много пива. Здесь масса съестного.
–
– В холодильнике лежит цыпленок.
– Вырви его внутренности и посмотри, как он устроен. Обязательно расскажи мне.
– Грубиян.
– Я не приглашал тебя сюда.
Да, это было правдой. Она сама напросилась. Она увидела, как Макс поднимается один на борт "Сесил", и в тот момент присоединиться к нему показалось ей превосходной идеей. Но выбравшись на середину озера, он начал носиться по нему, как сумасшедший, и едва не врезался в два плавающих бревна. Она не закричала. Наконец он остановился и бросил якорь. Она понятия не имела, почему он выбрал место напротив дома доктора Голаба.
– Макс, почему мы не можем спокойно поговорить? Почему ты не можешь быть вежливым?
Она шагнула к нему, провела пальцами по его густым волосам и щеке. Макс отдернулся.
– Господи, что вам всем от меня надо? Почему вы не можете оставить меня в покое? Не знаю, что заставило меня приехать на этот проклятый остров. Это целое море сексуальности. Вы думаете только об этом. Что делает вас такими? Жара? Или свежий воздух?
Рассерженная Морин молча села.
– Думаешь, я не знаю, что Харри пытается трахнуть мою жену? продолжил Макс.
– Тоже мне пикник. И я догадываюсь, что пока ты стараешься соблазнить меня, Рик и Поппи кувыркаются на какой-нибудь поляне. По правилам этого дома, мы все должны ежеминутно трахать друг друга.
– Я лишь хочу поговорить.
– Ты хочешь начать все заново с того момента десятилетней давности, когда мы расстались. Почему бы тебе не сказать правду?
– Тогда ты любил меня, Макс.
– Это уже история.
– Да, любил. Ты разлюбил меня, когда я осветлила мои волосы.
– О, Господи, вы только послушайте ее! Ты составляешь резюме всей моей жизни по св. Фрейду. По-твоему, объяснить её так же просто, как анальную ориентацию?
– О, Макс.
– Вы все думаете, что я любил мою мать, да? Это укладывается в ваши простые теории, верно? Позволь мне сказать кое-что тебе, Морин, и всем прочим дилетантам. Я ненавидел моего отца и презирал мать. А почему? Потому что они не соответствовали моим идеалам. Я всегда мечтал о совершенстве. Вот чего ты не в силах понять. Мы все хотим быть детьми королей. Иначе как мы можем быть принцами?
– Я ничего этого не знаю. Мне известно только то, что я хочу тебя.
– Каждый хочет кого-то. Каждый хочет великой любви, но никто не согласен платить за нее. В любом случае, моя дорогая, со мной у тебя нет шансов. Я бы мог полюбить богиню или недосягаемую святую.
Она едва не произнесла: "Или свою мать". Вместо этого она сказала:
– Меня любили многие другие мужчины.
– "Другими мужчинами" ты называешь жалких маленьких поэтов, которые роятся вокруг тебя, как облако надоедливых москитов?
– Если ты имеешь в виду Азу, он - не москит. Он знает кое-что о страсти. Он собирается посвятить мне свою следующую книгу стихов. У него теплая, живая душа.
– А я говорю, что Аза - москит. Или муха це-це. То там ущипнет кусочек плоти, то здесь. Высосет крови на час и летит дальше.
– О, Макс, это просто несправедливо! Послушай. У меня есть с собой стихотворение, я постоянно ношу его с собой. Я его обожаю. Аза написал его для меня.
Она порылась в сумочке, как ребенок в ящике с игрушками, отбрасывая в сторону мусор и мелочи её жизни.
– Вот. Слушай:
Все боги, кроме
Ядерное топливо, полет на Луну
И страсть.
Ракета исторгает дыхание дракона
Сжигает тонну горючего,
Чтобы подняться на дюйм.
Намажьте мне лоб тиазолом,
И я открою вам секрет:
Любовь мчится к небесам,
Не требуя таких затрат.
Боги, сравните мой гнев с хитроумной бомбой
И бейтесь об заклад - что перевесит?
Пока она декламировала, Макс безмолвно вопил, протестуя против того, что его вынуждали слушать, снова нарушали его уединение. Но она с пафосом дочитала стихотворение до конца. Макс молчаливо кричал, возмущаясь этой женщиной, возможно, всеми женщинами, которые преследовали его, желали съесть. Отстаньте, мысленно требовал он, отстаньте и дайте мне вздохнуть. Вы душите меня своими языками, грудями, желаниями и пошлостью.
Все начиналось так замечательно в его холодной, бедной молодости. Он помнил пьянящий воздух стратосферы, который он вдохнул, став учеником великого Теддея Ренделла. Помнил, как он попал в волшебный круг воспитанников Теда Ренделла. Он видел перед глазами блестящий концертный рояль в центре студии Теда, стоящие на нем вазу с розами и фотографию матери пианиста. Эта комната была уютной, манящей, гостеприимной.
Тед предложил ему вести занятиями с тремя группами учеников в пригороде, чтобы зарабатывать на жизнь. (Сам пианист, конечно, работал с Максом бесплатно.) Тед говорил, что у него большой талант.
С каким энтузиазмом он отправлялся теми холодными зимними утрами на вокзал, чтобы ехать в Плезант-вэли, Наоми, Сполдинг! Он был в тяжелом суконном пальто, с меховыми наушниками на металлическом оголовье; в руке он сжимал кожаный портфель с нотами; изо рта валил белый пар, ресницы примерзали друг к другу. По заснеженным равнинам гулял ветер, заставляя людей искать укрытие. Он, Макс, проделывал этот путь трижды в неделю, защищая свои драгоценные руки меховыми варежками.
В его сознании возродились часы скучных трудов, проводимые в обществе гундосых детишек, которые играли, как марионетки; он вспомнил разочарование от собственной игры, долгие, изнурительные, выматывающие душу занятия . Он слышал бесконечные гаммы и арпеджио - все это называлось упражнениями. В его памяти остались фамилии композиторов: Крамер (фон Бюлов), Пятьдесят избранных упражнений, №1 (Аллегро), №8 (Аллегро Брилланте) и №13 (Виваче); С. Черни Оп.740 №3 (Престо, Велоче) и №17 (Мольто Аллегро). Также были упражнения Листа, Шопена - Ля бемоль, Аллегретто и Оп. 25, №7, Ленто. Время тянулось медленно. Чертовски медленно. За исключением тех случаев, когда Тед сам занимался с ним или когда Макс в обществе одаренной музыкальной элиты слушал пластинки или посещал концерты. Он входил в число талантливых мальчиков Теда.
На мгновение Макс снова испытал возбуждение тех дней, когда он слушал утонченные мадригалы молодого Баха, сонаты, сочиненные восьмилетним Моцартом, бодрого Глюка, тонкие кружева Боккерини, изящного раннего Бетховена, который ещё не начал греметь и грохотать. Господи, если бы ему захотелось послушать напыщенную, полную пафоса музыку, он предпочел бы Дж. П. Саусу последним сочинениям Бетховена. Потом он открыл для себя современных композиторов - Прокофьева и Стравинского.
Неудовлетворенность, которую он испытывал, когда ему не удавалось играть достаточно хорошо, окупалась похвалами Теда, звучавшими, когда Макс оправдывал его надежды. И обещаниями учителя в отношении будущего. Да, обещания помогали переносить уроки, которые Макс давал сопливым малышам с грязными руками, бесенятам, барабанившим по клавишам, а затем со смехом убегавшим на улицу. Какое им было дело до музыки? Макс был готов заплатить любую цену за право жить в мире музыки, ощущать, что жизнь - это не только утоление голода и ковыряние в земле.