Уинстон Черчилль. Власть воображения
Шрифт:
Его пытались убедить не садиться играть без козырей на руках. Супруга Клементина, наперсница Вайолет Асквит (в замужестве миссис Бонэм-Картер) и друг Ф. Э. Смит советовали ему вернуться во Францию на время, пока не забудется неудачная речь. Довольно забавно, что уговорить его образумиться сумел не кто иной, как Герберт Асквит… Несмотря на то что премьер-министр низко пал в его глазах, Уинстон не отличался злопамятством и всегда был готов выслушать пару отеческих советов, а на них Асквит был большой мастер. Он напомнил, что лорд Рэндолф совершил политическое самоубийство, «поддавшись одному-единственному порыву», и добавил: «Позвольте предостеречь вас от подобной неосмотрительности. Поверьте, что мной движет только искренняя привязанность к вам». В какой-то момент разговора Черчилль упомянул «многочисленных сторонников», которых он считал себя обязанным возглавить, но Асквит, намного лучше понимавший реальное положение дел, ему ответил: «На данный момент из них у вас нет ни одного стоящего!» И прибавил: «Говорю вам это только потому, что вы мне дороги и я хочу вас спасти». Черчилль ушел от него со слезами на глазах и долго не мог решить, какую линию поведения выбрать. М. Эйткен, К. П. Скотт, Дж. Л. Гарвин, лорд Фишер настаивали, чтобы он остался и продолжил борьбу в парламенте уже со следующей недели, но их влияние не смогло перевесить объединенные усилия Клементины, Ф. Э. Смита и Герберта Асквита. 13 марта, забрав прошение об отставке, Черчилль возвратился на фронт.
Долго он там не задержится. Какой бы ни была радость от новой встречи с опасностью и своим батальоном вдали от интриг и капканов Лондона,
Трудно устоять перед такими доводами, тем более когда сам уже на три четверти согласен. Впрочем, даже Клементина, настоявшая на его отъезде из Англии, не знала, что ему посоветовать: опасение политической гибели Уинстона из-за насмешек сменилось ежедневным страхом за его жизнь, которую в любой момент где-то там в Бельгии мог оборвать осколок снаряда. В конечном итоге дилемму подполковника Черчилля разрешат превратности войны: его 6-й батальон, понесший тяжелые потери, как и многие другие, был влит в 7-й батальон Королевских шотландских фузилёров, у которого уже был командир. Как справедливо заметил Черчилль: «Это не я бросаю мой батальон, это батальон бросает меня». 6 мая, отправив Китченеру прошение об отставке [99] , он дал прощальный ужин офицерам своего батальона в ресторане Армантьера, и адъютант Гибб, по-видимому, выразил общее настроение, когда записал: «Я думаю, что все присутствовавшие в зале воспринимали отъезд Черчилля как настоящую личную утрату». От Бангалора до Претории немало офицеров уже испытали такое чувство, провожая Уинстона Спенсера Черчилля, такой уж это был притягательный человек, что умел не только превосходно сражаться, но и заводить друзей…
99
…которая будет принята при условии, что Черчилль не вернется на службу до конца войны.
Однако в Лондоне в начале мая 1916 г. многие политики не замечали его присутствия, и тем охотнее, чем ближе к вершине власти они стояли… Депутат-ветеран по-прежнему не давал им топтаться на месте, и своды палаты общин скоро содрогнулись от его анафем и проповедей: надо вернуть домой в Англию мастеров оружейных заводов и верфей, ушедших на фронт добровольцами, чтобы ковать оружие победы; во Франции они всего лишь пушечное мясо… Чтобы парировать угрозу нападения германских подводных лодок, следует собирать суда в конвои под надежным эскортом. Он предложил вернуться к планам наступательных операций в тылу врага – на Ближнем Востоке и… на Балтике. На фронтах во Франции и Бельгии также предстоит принять массу неотложных мер: улучшить освещение в траншеях, построить легкую железнодорожную сеть для быстрого снабжения передовой, раздать стальные каски всем солдатам, избавиться от возмутительной системы, при которой некоторые части не вылезают из окопов, тогда как другие их вблизи не видели, начиная с высших офицеров, облюбовавших замки в тылу, где они проводят время, навешивая друг другу медальки. «Их высокопревосходительства, – призывал Черчилль, – должны быть там, где опасность и смерть». Господство в воздухе, имевшееся у британцев в начале войны, было упущено по небрежности и халатности, но: «Ничто не мешает нам все исправить. Никто не препятствует нам вернуть наше превосходство в воздухе, кроме нас самих». Он достиг вершин красноречия, убеждая членов правительства освободиться от влияния военных советников и отказаться от самоубийственных атак на Западном фронте, тем более что он прекрасно знал, что Хейг готовит еще одну, на Сомме… Наступления на суше, по его мнению, не должны предприниматься прежде, чем будут достигнуты материальное превосходство, численный перевес и… некоторые новые виды вооружения.
Достопочтенного и доблестного [100] депутата от Данди обычно слушали в тишине, лишь изредка нарушаемой свистом и глумливыми выкриками противников и довольно часто – ответными выпадами министров, стоявших друг за друга горой. Практически все его предложения по ведению войны (от морских конвоев до ротации войск на передовой) не принимались во внимание, равно как и предупреждения о пагубности преждевременных наступлений. 1 июля 1916 г., в первый же день наступления на Сомме, потери британской пехоты составили двадцать тысяч убитыми и шестьдесят тысяч ранеными… Видя это и не имея возможности вмешаться, Черчилль испытывал душевную боль, близкую к физической. «Для него было мукой, – напишет позже его друг Макс Эйткен, – видеть, как менее способные люди, по его мнению, плохо справлялись с делами». 15 июля Уинстон написал брату Джеку: «Хотя моя жизнь вполне благополучна и изобилует роскошью, я с каждым уходящим часом содрогаюсь от боли при мысли, что я не могу ничего стоящего предпринять против немчуры». Десятью днями ранее в письме к Арчибальду Синклеру он с грустью и без особой скромности признавался: «Я не хочу министерства, только все бразды управления войной… Я глубоко расстроен, так как не могу применить мои таланты, ну а в существовании последних нисколько не сомневаюсь».
100
«The honourable and gallant». Обращения «Gallant» («доблестный») удостаивались только депутаты, послужившие Отечеству на войне в действующей армии.
Зато сомневались другие. У консерваторов его безжалостно преследовали Бонар Лоу, Бальфур, лорд Дерби и лорд Керзон; вожди либералов, такие как Асквит и Ллойд Джордж, старательно избегали оказывать ему поддержку. Выступления Черчилля в парламенте или на публике часто прерывались криками: «И как там Дарданеллы?»; он в конце концов осознал, что не сможет заставить прислушаться к его словам, не открыв широкой общественности всю подноготную этой истории. 1 июня по просьбе многих депутатов Асквит согласился опубликовать документы, касающиеся несчастливой экспедиции, ведь если бы он отказался, создалось бы впечатление, что ему есть что скрывать – а это именно так и было: разве провал Дарданелльской операции не стал в значительной степени следствием его полной некомпетентности в военных вопросах и его манеры управлять правительством как философическим дискуссионным клубом? Вот почему уже через месяц Асквит одумался и заявил депутатам, что документы не могут быть преданы огласке, так как это «противоречило бы национальным интересам». Его правительство только что пережило три острых политических кризиса: волнения в Ирландии [101] ,
101
Пасхальное восстание 23–30 апреля 1916 г., в ходе которого предпринята попытка создания независимой ирландской республики, инспирировано Германией. Лидер восставших сэр Роджер Кейс-мент был повешен, шестнадцать других руководителей расстреляны за государственную измену.
102
Бальфур опубликовал без комментариев сравнительные цифры британских и германских потерь, создававших впечатление очевидного поражения Королевского военно-морского флота.
Черчилль предпочел бы, чтобы все документы стали достоянием общественности, но следственная комиссия из восьми высокопоставленных лиц под председательством лорда Кромера показалась ему равноценной заменой: можно было рассчитывать на непредвзятость, Уинстону даже предложили лично дать показания. Однако в этот момент произошел новый театральный поворот: корабль, на котором лорд Китченер отправился в Россию, подорвался на мине и затонул, унеся на дно всех, кто был на борту. В пучинах вод погиб один из главных виновников поражения на Галлиполи… Осиротевшее Военное министерство возглавил Ллойд Джордж, что для британской армии было скорее хорошей новостью, хотя новый министр тоже позволил захомутать себя апологетам войны на изнурение. Для Черчилля же затеплился лучик надежды: быть может, ему отдадут освободившееся Министерство вооружений? Новое разочарование: портфель достался Эдвину Монтегю, и Уинстон вернулся к своему одиночеству, пытаясь найти утешение в рисовании пейзажей [103] , подготовке к докладу на следственной комиссии и в нескольких речах, которые никто не слушал. Впрочем, одиночество Черчилля было всегда относительным. У него имелись верные и деятельные друзья во всех партиях, даже среди тори: Макс Эйткен, Ф. Э. Смит и даже сэр Эдуард Карсон, забывший все разногласия по ирландскому вопросу. Кроме того, Черчилль заслужил себе как на фронте, так и в парламенте солидную репутацию военного человека, и все больше офицеров, солдат, моряков, чиновников, инженеров и техников с оружейных заводов доверительно делились с ним увиденными недостатками, слабостями и скандальными просчетами в организации и ведении военных действий. Их примеру следовали и некоторые министры… Именно так Черчиллю стало известно в начале сентября, что Хейг, отчаянно пытавшийся вернуть инициативу посреди кровавой бойни на Сомме, готовится применить несколько имевшихся в его распоряжении танков. Для Черчилля это стало бы катастрофой, ведь без малого год он не переставал повторять и писать, что танки («его» танки) должны применяться массированно, что позволит с полной отдачей использовать эффект неожиданности и совершить прорыв, который могла бы развить пехота. Ввод в бой отдельных единиц лишь встревожил бы противника, раскрыв потенциал новых машин, в которых Черчилль видел оружие победы. Он поспешил к Асквиту и, объяснив суть дела, умолял вмешаться. Премьер-министр внимательно его выслушал и… ничего не понял. Он был не силен в военных материях, его заботило другое. В середине сентября пятнадцать танков в разрозненном порядке поучаствуют в боях на Сомме, но с такими ничтожными результатами, что немцы даже не обратят на них внимания… [104]
103
Это занятие Черчилль открыл для себя летом 1915 г., когда подавлял досаду после вынужденного ухода из Адмиралтейства.
104
В бою 15 сентября 1916 г. участвовало сорок девять танков, но до линии атаки добрались только восемнадцать, остальные застряли из-за поломок. Несмотря на небольшое количество танков и плохое взаимодействие с пехотой, англичане смогли продвинуться за пять часов боя на пять километров по фронту и пять километров в глубину. Потери были в двадцать раз меньше обычных. Командующий телеграммой запросил у Лондона еще тысячу танков. – Прим. переводчика.
Дни правительства Асквита были сочтены. Пережив немало политических кризисов и военных поражений, оно было взорвано изнутри в начале декабря 1916 г. Устав от неспособности Асквита эффективно управлять работой Военного совета, Ллойд Джордж и Бонар Лоу потребовали создания нового органа, который бы действовал постоянно, реально принимал решения и… не возглавлялся бы Генри Асквитом. Последний очень ревниво относился к своим полномочиям и потому ответил отказом. 5 декабря Ллойд Джордж, Лоу и лорд Керзон подали в отставку, вызвав падение правительства. Король поручил Лоу сформировать новый кабинет, но вождь консерваторов отклонил эту честь, которая перешла к Ллойд Джорджу.
Черчилль был уверен, что уж теперь-то Ллойд Джордж отдаст ему какое-нибудь министерство; более того, он полагал, что ему предоставят самому выбрать себе пост, и, хорошенько все обдумав, решил вернуться в Адмиралтейство. Как бы не так! Наш герой в очередной раз грешил избытком оптимизма. Дело в том, что, свергнув Асквита, Ллойд Джордж лишил себя поддержки большинства своих сторонников, внеся раскол в ряды либеральной партии; поддерживавшая его фракция была ослаблена внутрипартийной борьбой, так что выживаемость нового коалиционного правительства зависела главным образом от доброй воли консерваторов, занявших в нем ключевые посты: Бонар Лоу – министр финансов, Бальфур – министр иностранных дел, Роберт Сесил – министр блокады, Остен Чемберлен – министр по делам Индий, лорд Дерби – военный министр, сэр Эдуард Карсон – первый лорд Адмиралтейства. Явно или неявно все эти люди дали понять премьер-министру, что не допустят возвращения Черчилля в правительство. Volens nolens, Ллойд Джордж был вынужден сообщить Черчиллю, что для него нет места в его кабинете.
Черчилль был вне себя, но Ллойд Джордж, несмотря ни на что, оказал ему огромную услугу, обещав опубликовать отчет комиссии по расследованию Дарданелльской операции, как только он будет завершен, то есть в феврале 1917 г. Асквит сопротивлялся этому всеми силами, что немудрено: члены комиссии, назначенные самим же Асквитом, подвергли жесточайшей критике его политику в течение всего рассматривавшегося периода, отметив, в частности, что между 10 марта и 14 мая, когда на Галлиполи наземная операция вошла в решающую фазу, не было проведено ни одного заседания Военного совета. Другим главным обвиняемым стал, как нетрудно догадаться, лорд Китченер, чьи проволочки и трусливые метания до и во время операции были безжалостно отражены в отчете. Черчилля же практически полностью оправдали, хотя он не мог рассчитывать на предрасположенность к нему членов комиссии: в отчете признавалось, что его план штурма с моря был одобрен всеми экспертами и что, вопреки распространенным позже обвинениям, он никого не заставлял его принимать и исполнять насильно. Также признавалось, что его изначальная концепция комбинированного удара с моря и суши была правильной, и со стороны Военного совета было ошибкой не оказать давления на Китченера и не прислать необходимые войска в разумные сроки. Все это вызвало сильнейшее замешательство в обществе и некоторое смущение у консервативной прессы: более двадцати месяцев справедливой критики неожиданно оказались почти двумя годами злобной клеветы… Лорд Нортклифф и другие магнаты консервативной прессы были вынуждены ослабить натиск на бывшего первого лорда (по крайней мере, пока не забудется доклад дарданелльской комиссии).