Уинстон Черчилль
Шрифт:
Элизабет Энн говорила, не слишком веря в собственные слова о преимуществах учебного заведения. Но разве кто-то спрашивал ее мнения? Или кого-нибудь интересовали чувства маленького Уинстона? Или кто-то слушал его мать, красавицу леди Черчилль? Все выполняли волю отца, однако даже он не решал, отпускать ли мальчика. Он выбирал только название школы. Принципиальное решение диктовало общество, его традиции, положение семьи.
— Хорошо, я поеду. И не буду плакать. Но двое моих кузенов говорили, что в их школах мальчиков секут, — всхлипнул Уинстон. — Я не знаю,
— Дорогой, раньше действительно так было. Но, кажется, это давно осталось в прошлом. Я обещаю, что буду часто приезжать. И если вдруг узнаю о чем-то таком, то немедленно скажу леди Черчилль. Я добьюсь, чтобы тебя перевели в школу, где не практикуют подобного, — сказала Элизабет Энн.
— Ты обещаешь, няня? — спросил малыш со слезами на глазах.
— Обещаю, — твердо ответила она.
А про себя добавила: «Вряд ли в Сент-Джордж кто заинтересован в том, чтобы лишиться денег Черчиллей. Но не дай Бог…»
Сидя в вагоне первого класса, семилетний мальчик рисовал пальцем на запотевшем стекле. Человечки, лошадки, пистолеты — все изображения вскоре начинали «плакать», расплываясь и стекая тонкими струйками вниз. Как далеко сейчас любимые игрушки — железная дорога, волшебный фонарь, более тысячи солдатиков, каждому из которых он придумал имя!
В нагрудном кармане Уинстон нащупал свое сокровище — три монеты по полкроны, которые ему дали родители перед поездкой. Он вспомнил, как сегодня уронил их на пол кэба, на котором они добирались до станции. Как они с любимой мамой ползали по полу, перетряхивая солому. Из-за этого происшествия они чуть не опоздали на поезд! На самом деле Уинстон таки нащупывал те монеты в соломе, но не признавался — он надеялся, что вдруг они все же опоздают, вдруг его обойдет эта беда со школой…
Однако монеты были найдены, и они успели — в последний момент. И вот они уже едут с мамой к тому загадочному месту, которое называют «Сент-Джордж».
«Может хоть на мой день рождения произойдет что-то хорошее. До него четыре недели и два дня — еще долго, — думал Уинстон. — А до Рождества, когда я смогу вернуться домой на каникулы, — вообще семь недель! Семь! Вечность».
Он снова тронул монеты — они были на месте. «Хоть будет за что купить пирожное, если станут плохо кормить», — решил мальчик. Он отметил, что поезд сбавил скорость, а мама отложила книгу, которую читала.
— Уже? — едва выдавил из себя Уинстон.
— Уже, — эхом отозвалась мама.
И, твердо сжав ладонь сына, она повернула ручку купе.
Наняв извозчика, который погрузил их вещи, мать и сын отправились в путь. Моросил серый затяжной дождь, обычный для ноября в Англии. Но школы они добрались довольно быстро.
— Уинстон, осторожно! Старайся не наступать в лужи! — предупредила мать.
Мальчик не мог понять: как можно не попасть в лужи, когда они повсюду? «Вот в этом отделении — новые носки. Десять пар, не забудь, десять», — вспомнил он слова няни. И прямо у входа в школу, пока мама настойчиво дергала звонок,
В кабинете директора его ждало новое испытание — подали чай с молоком. Чай был крепкий, горячий, и мальчик изо всех сил старался «не опозориться» — не облиться и не расплескать напиток. «Даже если обожгусь — буду терпеть, — думал он, вспоминая наставление отца „хорошее начало — половина дела“».
— Ну, мальчик мой! Мне пора ехать! — донесся до него голос матери.
Уинстон не верил своим ушам. Как? Уже? Он еще даже не допил чай!
— Мама, а куда мне идти? Или я буду жить в этой комнате, среди ворохов бумаги? — ужаснулся он.
— Нет, молодой человек, — улыбнулся директор. — Эта должность пока занята, но ваши амбиции мне нравятся. Прощайтесь с мамой, а потом вас проведут в вашу комнату.
— В мою собственную комнату? — осторожно уточнил Уинстон.
— Нет. Вы будете жить вместе с еще одним учеником.
Сын и мать обнялись.
— Учись хорошо и всегда слушайся! Вскоре увидимся, — сказала леди Черчилль, быстро заморгав ресницами.
Ее тонкий носик слегка покраснел. Леди Черчилль, пытаясь взять себя в руки, быстро вышла из кабинета директора. Мальчик остался сам. Он тоже изо всех сил старался не заплакать.
— Теперь, юноша, будьте добры, — сказал директор, поднося Уинстону коробку, подписанную его именем. Коробка была пуста.
— Что я должен сделать, сэр? — удивился мальчик.
— Вам следует положить сюда карманные деньги. И не говорите, что их у вас нет — всем мальчикам родители их дают.
— А если я захочу что-то купить? — аккуратно поинтересовался Уинстон.
— Время от времени, раз в месяц, у нас работает лавка, где можно приобрести что угодно, — ответил директор.
— Правда? Мне нужно только попросить мои деньги? — догадался мальчик.
— Именно! Но не более семи с половиной пенсов за раз, — твердо сказал директор, поднимая вверх указательный палец.
Перед глазами у нового ученика школы Сент-Джордж вихрем пронеслись и растворились в воздухе булочки с клубникой и пирожные с кремом. Он очень устал и хотел поскорее попасть в «свою комнату». Пусть даже с еще каким-то мальчиком, но переодеть сухие носки, пахнущие родным домом. О большем Уинстон даже не мечтал. Вместо этого его привели в класс, где сидел мужчина.
— Вы изучали латынь? — спросил он строго.
— Нет, — признался малыш. — Это ведь такой древний язык?
— Плохо, очень плохо. Поколение неучей! Вот, пожалуйста, — учитель протянул ему потрепанную книгу, придерживая пальцем страницу. — Выучите от сих до сих. Вскоре я вернусь и проверю. Попробуйте только ошибиться!
Мужчина быстро вышел, оставив мальчика одного.
— Мensa — стол, — прочитал Уинстон про себя. Пожав плечами, он решил сделать это вслух. — Mensa — о, стол, mensam — стол, mensae — стола, mensa — столом, от стола.