Украденные горы(Трилогия)
Шрифт:
Ждет Заболотного. Должен бы давно быть. Неужели так надолго затянулся митинг? А ей, курьеру ЦК, надо бы еще сегодня выехать в Петроград. Там ждут ее информации. После кровавых июльских событий в столице контрреволюция подняла голову и здесь, в Киеве. Нет дня, чтобы патрули штаба, эти дворянские сынки из юнкерских училищ, не обстреляли рабочих патрулей. Вчера офицерская рота пыталась ворваться в «Арсенал». К счастью, рабочая гвардия отбила белогвардейцев. А что будет завтра? В распоряжении штаба военного округа отборные силы, артиллерия, броневики. Все офицерские школы ждут удобного момента, чтобы расправиться с рабочими отрядами. В этой критической ситуации многое зависит
Галина гордилась своим любимым, радуясь, что он целиком отдался идее пролетарской революции, гордилась и тем, что увлекла Андрея идеями Ленина. А может, не только она? Вспомни машиниста Заболотного, Галинка! Сколько вечеров просидел он в своем домике на берегу Днепра с этим наивным поручиком, для которого офицерская присяга на верность государю императору представлялась незыблемой святыней.
Стук в окно прервал ее воспоминания. Галина встрепенулась. Стук показался ей условным паролем. Но почему он не повторился? Постояв некоторое время в ожидании, она прошла мимо отцовского кабинета к парадным дверям. Постояла молча, прислушиваясь, пока стук не повторился. И как раз такой, как было условлено. Галина повернула ключ в замке, открыла двери и ахнула от изумления, увидев перед собой Василя Юрковича.
— Василь? Вот не ожидала! — И, словно родного брата после долгой разлуки, обняла, поцеловала в щеку, потом отстранила от себя: — Вот какой ты стал! — Еще раз оглядела с ног до головы его плечистую фигуру и рассмеялась, заметив на верхней губе светлый пушок. — Да ты, Василечко, уже парубок! — И, сразу посерьезнев, спросила: — А пароль ко мне кто тебе дал?
— Отец Серафим, панна Галина, — ответил Василь.
— Ты был там?
— Был. На самой колокольне.
Она повела его из передней в большую комнату, включила свет и крикнула радостно:
— У нас гость, у нас гость!
Из дверей справа высунулась отцова, а из дверей слева материна голова.
— Не узнаете? — смеялась Галина, показывая на смущенного парнишку. И она нарочито приподнято, будто на сцене, отрекомендовала: — Василь Юркович, лемко, будущий агроном…
Профессор, высокий, в строгом костюме, словно только что сошел с кафедры, переступил порог кабинета и, близоруко щурясь, с любопытством разглядывал гостя.
— Тот самый мальчуган? Ничего себе, сударь лемко. Здорово тебя продувало ветрами, здорово нажгло солнце. Самый что ни на есть настоящий степняк! — выкрикивал он восхищенно, любуясь пышущей здоровьем наружностью гостя, его смуглым румянцем, его выцветшими на солнце волосами. — А я тебе, матушка, что говорил, — обратился он к жене, такой же, как он сам, сухощавой, чуть ссутулившейся под тяготами военных лет женщине. — Свежий воздух — это все, матушка. Не киоты и не лампадки, а чистый воздух…
— За ужином поговорим о преимуществах свежего воздуха, папочка. А сейчас пусть наш гость помоется и немного отдохнет с дороги.
За ужином ели яичницу, пили ячменный, чуть сдобренный молоком кофе; к счастью, на кухне еще нашелся крохотный кусочек масла, зато в центре просторного стола, в хрустальной вазе, красовалась целая гора яблок — белого налива.
— А у вас такие яблоки родятся? — обратился профессор к Василю. — Нет, знаю, что нет. Зато ваша степь богата кое- чем другим. Степные могилы — вот ваши сокровища! О, — вздохнул он огорченно, — если бы нам дали хотя
Опять раздался стук в окно. Галина узнала пароль, торопливо поднялась, выскочила в переднюю. А когда открыла дверь, вместо Заболотного, которого ждала, увидела руководителя ар- сенальцев Андрея Иванова.
— С какими новостями? Как авиаполк? — спросила, пропуская гостя впереди себя в гостиную.
— Авиационный с нами, — ответил сдержанно Иванов.
Галина внимательно вглядывалась в его худосочное, с болезненным румянцем, утомленное лицо и не могла понять, почему Иванов такой невеселый. Радоваться бы должен, кричать «ура». Еще бы, такая победа! Ведь авиаторы — наиболее оснащенная технически и самая прогрессивная часть старой армии, и ее переход на сторону пролетарской революции — это серьезная победа киевских большевиков.
— А понтонеры? Вы разве не заходили к ним?
— Я от них. Понтонный тоже с нами.
— С нами?! А я тут, признаюсь… — посмеялась она над собой, — я тут с ума сходила! Самой теперь чудно. Поверите, поддалась какому-то дурному предчувствию. Невесть что представляла себе. Постойте, — вдруг осадила она сама себя, — что с вами, Андрей Васильевич? Почему вы такой? Можно подумать, что вы не рады принесенной нам радостной вести.
— Я пришел, чтобы сообщить… — Видно было, что Иванову тяжело говорить дальше. — Должны немедленно, сегодня же ночью, выпустить листовку о смерти нашего товарища.
Нежный румянец на щеках Галины начал гаснуть.
— Говорите яснее. Что случилось?
Иванов вытер со лба мелкие горошинки холодного пота, ответил сдавленным голосом:
— Заболотный убит.
У Галины округлились, наполнились ужасом глаза.
— Как же это так? — чуть слышно выдохнула она.
— Мне уже потом рассказали, — словно поднимаясь на крутую гору, начал, тяжело дыша, Иванов. — Заболотный зашел в казармы понтонеров и попросил председателя солдатского комитета созвать митинг. А тут, на беду, подвернулся дежурный офицер. Ссылаясь на распоряжение штаба округа и лично Керенского, штабс-капитан категорически запретил митинг. Пошел обмен резкостями, офицер выхватил револьвер и… все. Солдаты, правда, подняли офицера на штыки… — Иванов закашлялся и, прикрывая рот платком, насилу смог договорить, что над казармой теперь реет красное знамя…
Галина обхватила ладонями лицо и неверным шагом, словно ошалев от несчастья, с трудом дошла до дивана. Упала на него, забилась в глухих рыданиях. Сколько смертей насмотрелась на фронте, в госпиталях, во время боев в Петрограде сама перевязывала тяжелораненых, умела, стиснув зубы, сдержать сердечную боль, а теперь лежала безвольная, словно парализованная… Скорбь, отчаяние опустошили душу. Не могла представить себе смерти того, кто так любил жизнь, кто так мужественно боролся за нее ради людей. А как радостно он всякий раз встречал ее на конспиративной квартире, когда требовался его совет.
Весь Подол будет теперь лить слезы, горевать о своем рулевом…
Василь сцепил зубы, чтобы не зарыдать. Видя, как дергаются плечи у панны Галины, готов был броситься к ней, утешить добрым словом. Но каким, каким? Разве найдется в человеческой речи такое слово, которое могло бы приглушить боль подобной утраты? Да и не осмеливался подойти к ней, когда этого не решались сделать ее родные, отец и мать. Они так были потрясены, что сидели за столом, не в силах шевельнуться…
Но вот Галина подняла голову. Вытерла платком глаза, обвела всех смущенным взглядом: