Украденные горы(Трилогия)
Шрифт:
Ленин, заложив руки в карманы, слегка приподнял голову и пристально вглядывался в битком набитый ликовавший зал. Вглядывался, точно подсчитывал, взвешивал, определял. Да, победим вот с ними, с этими пылающими и рвущимися в бой людьми, готовыми положить жизнь свою за дело рабочего класса!..
Он уже недоволен. Машет руками, выказывает нетерпение.
«Что это вы там? Покричали, и довольно…» — говорит весь его облик.
Энергично и нетерпеливо машет рукой, даже крикнул: «Довольно!», приложив ладонь трубкой ко рту, оглянулся на президиум: что это, мол, у вас такой беспорядок здесь? И заговорил.
Все стихло, смолкло, замерло» [35] .
Среди
35
Из книги В. Д. Бонч-Бруевича «Воспоминания о Ленине». М., «Наука», 1969, стр 123.
Щерба не отрывал взгляда от оратора. Он слушал его, а мысли текли своим чередом. Да, ни один самый крупный мировой гений не почитался так в народе и не был столь любим, как Ленин. Вот уж истый духовный вождь своего народа!
Щерба пробовал представить собственную беседу с Владимиром Ильичем, если б ему посчастливилось с ним встретиться. Кто знает, остался бы Ленин доволен той работой, какую он, революционер Щерба, ведет у себя, на австро-германском фронте. Чувство ответственности за все, что там происходит, как бы удвоилось. Ведь при встрече с Лениным в Берне в 1914 году он добровольно согласился распространять Манифест против войны. А что конкретно, Михайло, сделал ты, чтобы приблизить революцию в Галиции?
«Ну, что мог — сделал, — оправдывался Щерба перед самим собой. — Стены саноцкой солдатской казармы могли бы немало поведать, если бы могли говорить. За то и цепи на руки заработал, и пыткам у Скалки подвергся. Да и в окопах оставил по себе кое-какой след: австрийское воинство уже не то послушное быдло, каким оно начало войну три года назад, австрийский жолнер уже кое-что кумекает, он начинает соображать, кто его подлинный враг…»
После митинга Щерба попробовал было пробиться к Ленину или хотя бы перехватить его в коридоре, но это ему не удалось. Живая людская стена загородила Михайлу дорогу.
Когда в коридоре стало чуть посвободнее и он пробился к кабинету Ленина, его встретил вооруженный рабочий. Он хоть и пробежал глазами свидетельство Красного Креста и уразумел, что перед ним солидный иностранец, однако с явным укором в голосе проговорил:
— Имели бы совесть, уважаемый! Разве не видели, как он утомлен? Дайте хоть передохнуть человеку. Нас с вами много, а он один.
Щерба не мог не признать справедливым замечание часового: пора действительно была поздняя, время перевалило далеко за полночь, и Ленину в самом
Щерба тоже подумал о ночлеге. Взглянул на карманные часы. Без пяти минут четыре, пора бы где-нибудь притулиться до утра. Он не знал ни души в этом огромном городе, ему некуда было идти в столь поздний час. Он нашел свободное местечко у высокой белой колонны, расстелил на полу две газеты, которые купил вчера на вокзале, присел, прислонился спиной к колонне. Во всем теле страшная усталость. Чего только не пережил он за последние сутки! Ощупал рукой царапину от офицерской пули. Пустяк! Могло бы кончиться куда хуже, будь офицер более метким стрелком.
— Оно, видать, и вправду свет перевернулся, коли тебя сюда беда загнала, — услышал он внезапно насмешливый голос соседа — солдата, полулежавшего чуть ли не бок о бок с ним, смачно, с наслаждением попыхивавшего цигаркой. — Каким это чудом тебя к нам прибило? Боишься чего-то своих, не то еще почему? Или, может, от ареста увернулся? Потому как, слух идет, не всех министров в Зимнем схватили. Керенский, говорят, на свободе. Накрутили ему хвост в Питере, так он, ирод, будто бы на фронт метнулся, за подмогой. Не кается, сучий сын, — «расшумелся словоохотливый солдат, подозрительно оглядывая Щербу.
«Это, конечно, мой внешний вид — шуба, котелок — вводит людей в обман», — подумалось Щербе. Он повернул голову к собеседнику — пожилому солдату с рыжеватой, давно не бритой щетиной на подбородке — и, раздвинув в усмешке губы, спросил:
— Вы с какого фронта?
— С Северного, — явно без большой охоты буркнул солдат.
— А я с Юго-Западного, товарищ.
— «Товарищ»? — дернул плечами солдат. — Свой, что ли? К чему ж было тогда скидавать шинель? Поменял на буржуйскую шубу? Погодь, человече, а винтовка где твоя?
— Винтовка?
— Эге ж!
Щерба чуть замялся, словно бы не находя в первую минуту что сказать в ответ. Долгая история — сразу все не выложишь чужому человеку о себе.
— Где винтовка, спрашиваю! — не отставал солдат. Его широкое крестьянское лицо менялось, из доброго становилось с каждым мгновением все более хмурым. — Кто ж ты будешь без винтовки, спрашиваю? Может, дезертир, а может… — Он не договорил и, сам поразившись своей неожиданной догадке, крикнул проходившим мимо солдатам: — Эй, братцы! Уж не шпиона ли я поймал! — И в тот же миг схватил винтовку и наставил в грудь Щербе. — Признавайся, товарища Ленина пришел выслеживать? А ну!.. Признавайся!..
Щерба оцепенел. А чтоб тебе пусто было. Вот так, ни за понюх табаку, и погибнуть можно. Горячий народ! Как порох вспыхивает на все, что пусть малостью какой буржуя напоминает. К счастью, на шум подошел комиссар в кожаной куртке.
— Революционный порядок запрещает чинить самосуд! — сказал он властно, отводя от Щербы нацеленную винтовку. — Запомни это раз и навсегда, товарищ! — И обратился к Михайлу: — Документ?
Щерба достал из внутреннего кармана небольшую бумажку и вместе со свидетельством Красного Креста подал комиссару.