Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин
Шрифт:
Все. Не стоило больше в этот день испытывать Фортуну, которая и так была щедра ко мне сверх меры. Я отправился к Шаляпину.
13
Дом профессора
Уже открыв дверь флигеля, в котором жил в то время Шаляпин, я понял, что пришел не вовремя. Федор Иванович репетировал – его мощный голос перекрывал бренчание фортепьяно. Я подождал паузы и постучал.
– Занят! Не могу! – раздался из-за двери раздраженный рык.
Я открыл дверь.
– Федор Иванович, вы просто скажите, когда к вам можно будет
Шаляпин обернулся.
– Владимир Алексеевич! Простите, я думал, это… Да не важно! Заходите, я сейчас закончу.
Я вошел, снял пальто и шляпу, повесив их на вешалку в углу. Потом тихонько прошел к креслу и сел в него, пока Шаляпин разминал голос гаммами. Потом он спел очень грустную и красивую элегию и закрыл крышку инструмента. Синяк с его лица так и не сошел, а сделался только черно-зеленым – видимо, крепко ему досталось от грабителей.
– Рассматриваете мой «фонарь»? – спросил певец, осторожно дотрагиваясь до лица.
– Болит?
– Почти нет. Однако из дома мне сегодня лучше не выходить – репутация моя и так в публике сами знаете, какова, а с таким синяком я только подолью масла в костер. Впрочем, что бы ни говорили – лишь бы не забывали! – рассмеялся Федор Иванович. – Есть у вас новости, Владимир Алексеевич?
– Есть-есть, – ответил я.
– И какие? – живо заинтересовался Шаляпин.
– А вот, посмотрите на нашего Полковника. – Я вынул из портмоне газетную фотографию и протянул ее певцу.
Шаляпин взял вырезку и уставился на нее.
– Не может такого быть! Это точно он? Каравайко?
– Коробейко. Только никакой он не майор и не Коробейко – тоже. Это Аркадий Степанович Воробьев, бывший капитан медицинской службы. Во время последней войны, будучи на Балканах, ставил эксперименты над ранеными солдатами – без их ведома. И знаете, что это были за эксперименты?
– Ну-ну?
– По местной анестезии кокаином. Он почему-то был уверен, что полевая медицина при анестезии использует слишком большие дозы кокаина. И на самом деле их следует сильно уменьшить. Он полагал, что общая анестезия хлороформом ослабляет защитные функции организма и потому заживление ран идет не так быстро, как следует. В результате он даже несколько раз делал ампутации при местной кокаиновой анестезии очень малыми дозами. И как результат – солдаты пожаловались госпитальному начальству, начальство устроило проверку и очень быстро выяснилось, что Воробьев экономил на кокаине не для армии, а для себя лично. Был скандал, Воробьева с позором изгнали со службы, ему было запрещено заниматься врачебной практикой, а медицинские газеты даже поместили его фотографию, чтобы он не мог под чужим именем наняться в клинику или устроиться земским врачом.
– Вот так-так! – сказал Шаляпин, вглядываясь в фотографию. – А с виду и не скажешь, что вивисектор! Владимир Алексеевич! Это же победа! Ведь теперь можно передать все эти сведения полиции! Вашего Блоху выпустят, этого, – он ткнул пальцем в лицо на фотографии, – Воробья поймают. И я с ним поговорю. Ай да Гиляровский! Вот уж точно – «король репортеров»!
– Безусловно, – сказал я, забирая у Шаляпина
– Почему? – спросил певец.
– Я полагаю, что Воробьев – именно тот человек, которого нарисовал убитый мальчик. Тот человек, который опаивал на Хитровке «певчиков». Который зарезал в конце концов Пашку Щегла. Но не он вырезал у парня голосовые связки. Для этого нужна, как вы помните, опытная твердая рука. А руки у Воробьева для подобной операции уже не годятся. И кроме того – помните, мы нашли ворох детской одежды в подвале у Воробьева? Куда делись остальные дети? Я полагаю, что нам все-таки следует искать еще одного врача, которому Воробьев поставлял «певчиков». Который и проводил операции. И который также занимается преступными экспериментами, пытаясь восстановить удаленные связки.
– Шелковая нить и слабые электрические токи… – пробормотал Шаляпин и болезненно поморщился. – Ну да… Вот ироды!
– И скорее всего, теперь речь идет о человеке вполне благополучном, – продолжил я. – Человеке, который вращается в обществе, имеет практику и внешне совершенно не выглядит преступником.
– Почему?
– Вспомните – мальчика перед операцией вымыли, одели в чистое больничное платье. Одно это говорит, что сам хирург привык работать в комфортабельных условиях.
– Ну а где искать теперь этого? – спросил Шаляпин.
Я усмехнулся:
– Вот это как раз не так и сложно. Завтра утром я поеду смотреть, где его квартира.
– Как так?
– А вот так! И квартиру узнаю, и имя.
Шаляпин пересел в кресло, достал папиросу из коробки и закурил, откинувшись на спинку.
– Владимир Алексеевич!
– Что?
– У меня вечером спектакль. А утром я еще свободен. Возьмите меня с собой!
– А вы точно сможете?
– А! – Шаляпин махнул рукой. – Еще одна «Псковитянка» – пройденный этап! Только выходи и пой! Вот «Годунов» – это да! Это еще репетировать и репетировать. Владимир Алексеевич – премьера уже скоро, а я все еще не готов. Из-за вас!
– Опять вы!
– Завтра утром встречаемся. Где?
– А вот у того самого дома в Подколокольном переулке. Где мы Полковника, извините, капитана Воробьева ловили.
Я встал, подошел к пальто и вынул из кармана сверток.
– Честно говоря, Федор Иванович, я заранее подумал, что вы со мной захотите пойти. Вот только наше подземное приключение… Знаете, не хочу больше вами рисковать. Так что – вот.
Я положил сверток на стол и развернул его. Шаляпин взял револьвер, лежавший сверху. Второй я забрал себе.
– Купил пару в магазине. Хотели всучить и третий бесплатно – у них сейчас «акция». Вы покупаете два «нагана», а третий дают вам бесплатно. Только куда мне столько оружия? Вы с ним обращаться умеете?
– Конечно, – ответил Шаляпин, откинув барабан. – У Коровина такой есть. Мы на даче по бутылкам стреляем.
Я выложил на стол пачку патронов, и певец быстро зарядил свой револьвер.
– Остальное возьмите на всякий случай, – сказал я. – Может, и не пригодятся, но тут уж никогда не угадаешь!