Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

— Сун Юй знает тоже. Она демонстративно называла Рене при всех мадам Доуви...

— Сун Юй это я.

— А этот Доуви уезжает отсюда, что ли?

— Доуви удалился на запад.

На запад, на закат, вдаль и за край земли вместе с солнцем уходили мертвые. Так считалось людьми этой части света.

Бруно хотелось верить, что его улыбка выглядела такой же безмятежной, как у Клео.

Из соседнего салона прорывались обрывки пения под аккомпанемент пианино. Рене терзала инструмент мело­дией «Счет на сто поцелуев».

Венское пианино было втиснуто администрацией китай­ского ресторана в тиковую коробку с резными пейзажами — слоны на лесоповале в джунглях,

крестьяне в «нонах» — шля­пах конусом посреди рисовых чеков на фоне сахарных пальм, волны Тонкинского залива и перепончатые паруса джонок. Дерево, не поддающееся термитам, уничтожало смысл существования инструмента. Резная оболочка глу­шила музыку. Инструмент задохнулся в ней.

Но Клео жмурился, поводя шеей и дергаясь в европей­ском костюме. Господин Нго скалил золотые зубы с выра­жением поэтической задумчивости. Бруно доводилось ви­деть, как белые ахали от эстетического наслаждения восточной мелодией, извлекаемой из кустарного «кена», бамбукового органчика, полупьяным проходимцем в несу­ществующем национальном костюме. Чем нахальнее при­творство, тем больше веры. Распоясавшаяся Рене поступала, правда, несколько благороднее. По крайней мере, никого не дурачила преднамеренно. Новые друзья жаждали приобще­ния к западному искусству. Рене и демонстрировала послед­ние его достижения...

Наслаждение доконало застолицу, когда к голосу Рене присоединились рулады Сун Юй, чего никакие ожидал Бру­но.

«И ранним утром, мадам, как прощанье, счет на сто по­целуев моих, о-о-оу...» — подхватила китаянка припев.

— Клео, — сказал тихо Бруно, Как ты оказался в этой компании?

Бандиту жали лакированные ботинки. Он сидел в белых носках.

— Им понадобился китаец с хорошим французским язы­ком, чтобы держать связь с Амосом Доуви. Вьетнамец, кото­рый обеспечивал это раньше, умер... от болезни, я тебе гово­рил... Доуви был их, полностью их французом. А у меня оказался под рукой собственный, да с преимуществами. Во- первых, военный, ибо гражданские продажны и ненадежны. Я имею в виду в глазах самих французов. Во-вторых, небо­гатый, но с видами... И в-третьих, со связями в сферах, о чем говорит визитная карточка генерала де Шомон-Гитри и пе­ние Рене...

Клео так и сказал — в сферах.

— Но у того Доуви, наверное, тоже была жена?

— Действительно, они ее видели. Брюнетка, а Рене рыжая. Я нашептал Нго, что ты развелся и завел помоложе.

— Ты не мог предупредить заранее об этой комедии?

— Ха-ха, друг... Я хотел сначала убедиться, что они пове­рят в Доуви, который сядет с ними за стол.

Бруно хохотнул в ответ. Трудно представить, что он до­жил бы до утра, обнаружься подмена. При этом мерзавец Клео ничем не рисковал.

— Ты уверен, что сошло?

— Потерпи с полчаса. Доказательство будет.

Бруно не ощущал злости. Клео уверенно шел вперед со своим, теперь их общим делом. Странно, но он доверял те­перь ему.

— Ну, хорошо, Клео... А откуда эти деньги? Скажем, у Нго? И потом, почему он не может обойтись без нас?

— Где кровь голубая, а богатство старинное, там такие стиральные машины, как мы с тобой, и в самом деле не нужны.

— Что значит — стиральные машины?

— Нго и остальные получают напрямую или через сбор­щиков пакеты с наличностью. Наличность эта составляет от сорока до семидесяти процентов с того, что взимается по всему городу за стакан вина, комнату в гостинице... со счета на сто поцелуев, ха-ха... со всего теневого бизнеса. Иногда это дань за спокойствие, которое гарантируется даже голубым деньгам.

— Гангстеры?

— Смешно... Они сущие дети по сравнению

с организа­цией, которую кантонцы имеют здесь, в Сингапуре, Бангко­ке, на Пенанге... Не вникай в детали, чтобы не насторожить твоих новых... ха-ха... друзей. Будешь класть грязные деньги на свое чистое имя в банке и отстирывать... дорогая прачка... Ха-ха!

Они уединились возле окна, через которое Бруно острым взглядом стрелка заприметил, как внизу, на реке, по верхней палубе синего пароходика суетится татуированный до пояса человечек в армейских шортах. Он ловко рассовывал рогож­ные пакеты по пожарным шлангам.

— Ну, хорошо, — сказал Бруно. — Наплевать на это... А как с моим делом? О нем не сказано ни слова... Ну с удобре­ниями, с другим товаром... хорошо. А с золотом? В городе его полно по ювелирным лавкам твоих соотечественников, да и вьетнамцев! Вот где обороты! А время может уйти...

— Потерпи. Обед еще не кончился.

— Что значит не кончился?

— Когда житель Поднебесной, двигая челюстями, ощу­щает вкус пищи — это лишь преддверие истинного наслаж­дения, хотя и само по себе приятное. Внутренние соки овладевают сейчас питательными и оздоровительными компонентами проглоченного. Наслаждение высшего по­рядка... Полагается подождать, а не дергаться. Нго отвезет тебя и меня в порт к пирсу, где швартуются крупнотоннажники. Он уже сказал, чтобы ты ехал с женой... Ха-ха... Она ему приглянулась!

Бруно обиды не чувствовал. Манера шутить у этих людей своя. Нго воспылал, в сущности, не к Рене, а к типу женщины. Только и всего. Это так же допустимо, как и вожделеть чужих денег вообще, а не денег компаньона или близкого земляка, который с тобой вместе «в деле». И он сказал:

— Белое куриное мясо.

— Учишься языкам? — спросил Клео.

Бруно давно думал по-французски. По-немецки он, на­верное, разучился. В легионе с соотечественниками никогда не переходил на родной язык, даже играя в карты, за исклю­чением первых месяцев, пока осваивался с французским. А испанцы и португальцы болтали между собой на родном, пели. Как бы повели себя китайцы? Но их в легион не наби­рали.

Возле огромного буфета, на полках которого серебряные европейские кубки и оловянные пивные кружки среди бес­счетной мелочи из местного фарфора походили на кресто­носцев, врезавшихся в восточный базар, старший официант принялся зачитывать счет. Выкрикивал названия блюд и стоимость. Такое не делалось, если клиентами в «Золотом драконе» бывали белые.

— Обычай? — спросил Бруно. — Высокими ценами под­черкивают уважение?

Клео рассмеялся. Бруно заметил, что ботинки он надел снова, но так, что задники приминались под пятками. Вроде шлепанцев.

— Мы равнодушны к такого рода почету... Все проще. Он оповещает других официантов. Дает понять, что не прикар­манивает чаевые, которые идут в общую кассу.

— Не проще ли поделить сразу?

— Нельзя. С них тоже берется процент. В пользу Нго, других...

— О, господи, — сказал Бруно, сообразив, что с этой ми­нуты он тоже получает проценты с отчислений от чаевых, которые идут его компаньонам. От тех самых, о которых оповещал старший официант.

Нго сам правил «паккардом» , которые недавно появи­лись в Сайгоне, с рычагом переключения передач на рулевой колонке. Пергаментный кулачок китайского мафиози — со старческими веснушками — цепко обхватывал его пласт­массовый набалдашник. Тоже новинка. Бруно видел только костяные, деревянные или из металла. Сиденья передвига­лись, и Нго с тщеславием ребенка, получившего редкую иг­рушку, показал, как это делается, чтобы дать простор длин­ным ногам Рене, усаженной рядом.