Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

— Сержант! — заорал от баржи Суан. — Они говорят, что сдаются!

Бруно за шиворот посадил оглушенного разведчика. Вода в чеке доходила ему до груди.

— Пусть бросят оружие! Не двигаются! Держи их под прицелом!

Он осветил фонарем залепленное илом скуластое лицо, хватающий воздух рыбий рот, ослепленные бесмысленные глаза с короткими мигающими веками. Без единой складки. Видимо, китаец. Рубашка не походила на партизанскую гим­настерку или крестьянскую домотканую пижаму. Человек носил покупную сорочку. Разодрав ее воротник,

Бруно потя­нул цепочку с медальоном... Рельеф пагоды Тыа Онг на се­ребре.

Пагоду Бруно знал. Вонь с замусоренной речушки, жес­тяной шелест сухих пальмовых листьев, дремлющие стару­хи в черных тюрбанах с багровыми, словно открытые раны, губами от бетеля у стен с резьбой, изображающей драконов, подкрадывающихся к солнцу. Пагода Тыа Онг в Файфо, при­бежище заморских китайцев, державших известный среди легионеров притон для «курящих».

Бруно погасил фонарь.

— Сколько вас? Где командир?

Вряд ли, конечно, тип понимал по-французски.

— В моей сумке восемьдесят тысяч, — вдруг сказал он. — Забери... В барже деревяшки. Никакого оружия. Вам подбро­сили информацию, чтобы вы перехватили получателей. Я пробирался... чтобы окликнуть...

— За ложь умрешь здесь же, — сказал Бруно, начиная соображать, что в липучей жиже перед ним человек, в засаду которого как раз и угодили все, кто в эти минуты убивал друг друга в бамбуковых зарослях, на скользких перемычках, об­рушиваемых бутсами легионеров и сандалиями партизан.

— Ты ослепил меня! — сказал пленник.

Бруно замахнулся, но жесткая ладонь, упредив, перехва­тила удар.

— Хватит, солдат... В твоих действиях нет смысла, — ска­зал бандит. — Восемьдесят тысяч хорошая награда за риск.

— Где оружие, я спрашиваю?

— Продам еще раз, ха-ха... Вашим опять сообщу... Ты — дурак? Возьми пакет с деньгами, сумку выброси. Пакет сунь в свою...

— Возьму, а потом убью.

— Не убьешь, когда увидишь деньжонки, да немалые... Потому что захочешь еще... Повторить операцию. Ты — дурак? Ха-ха...

Бруно раздумывал.

— От тебя, что ли?

— Почему нет... Мои глаза! Следует вычесть из твоих на лечение...

Китаец привстал на коленях, прижимая ладони к лицу. С локтей стекала вода.

— Ладно, отойдет... На настоящих допросах я использую фосфорные вспышки. Вот от этого слепнут, — сказал прими­рительно Бруно. — Как имя?

— Меня зовут Лин.

— Дальше!

— Лин Цэсу. А — твое?

Бруно крикнул:

— Суан! Суан! Оружие на ремень! Ко мне!

Держа за дуло, протянул отобранный кольт назад Лин Цэсу. Будто клешнями схватив оружие, китаец кивнул.

— Сержант? — спросил Суан. Он тяжело дышал.

— Сколько там?

— Трое. С кольтами. Велел выбросить обоймы в воду. Опасно ведь собирать, обходя... Я так подумал, сержант.

— Правильно подумал, — сказал Бруно. Повернулся к ки­тайцу. — Отошел?

— Теперь различаю обоих...

— Идти можешь?

— Кажется... Ты сломал мне кости!

Бандит

медленно встал, и теперь, когда засученные шта­нины раскатались, видно было, что он носит куцые клеши.

— Срастется твой крестец, — сказал Бруно, усмехаясь. По молчанию китайца понял, что тот не знает этих французских слов.

Они медленно, потому что пленный едва мог перестав­лять ноги от боли в паху, шли к барже. Суан впереди.

— Ночь вампиров, — сказал Бруно, вслушиваясь в ход боя вдали.

— Что? — спросил китаец. Он опять не понял.

Бруно мягко ткнул его в спину, а когда бандит оглянулся, подбородком дернул в направлении Суана.

От близкого выстрела буйволы, впряженные в джонку, прижали рога к спинам. С ноздреватых морд тянулась по­сверкивавшая в лунном свете слюна. Суан упал поперек тро­пы.

Вслед за Лин Цэсу Бруно перешагнул через тело своего переводчика.

Люди китайца сидели на корточках, по обычной манере кули уперев в колени локти раскинутых рук. Когда Бруно обшарил их лучом фонаря, они показались измотанными дорогой. Возможно, еще страхом.

— Работе конец, — сказал Лин Цэсу по-вьетнамски. — Выпрягайте буйволов, джонку готовьте к затоплению... Ухо­дим.

Бруно положил ладонь на плечо Лин Цэсу. Китаец дога­дался. Сказал:

— Всех. Из твоего автомата. Как кончат работу.

Вместе вслушались в затихавший треск пулеметов. Взры­вов не доносилось. Бой катился на убыль.

Кули сноровисто выбивали пробки в носовых и кормовых развалах кренившейся на борт джонки. Луна высвечивала чурбаки, смываемые с нее течением. Кажется, железнодо­рожные шпалы. Ворованные, конечно. Скольких пущенных на распыл жизней стоили просмоленные чушки, походив­шие на фантастических обитателей болот, высовывающих на поверхность лоснящиеся плоские спины?

Бруно, кряхтя, сел на сырую траву, закинув «Мате» за спину.

— Ты ведь сержант, я вижу, — сказал ему Лин Цэсу. — Значит, можешь достать пенициллин?

Спустя много недель Бруно, конечно, разобрался, что на­тянуто-лживая улыбка бандита — застывшая гримаса отвер­девших мускулов. Кончики рта тот держал приподнятыми, наверное, и во сне. На деле же, растягивая губы или выдав­ливая привычное «ха-ха», он не улыбался и не смеялся. По­добная расхлябанность была бессмысленной роскошью в его жизни...

Но это еще предстояло узнать.

— Сколько же ты платишь за пенициллин? — спросил Бруно.

— Двадцатикратная цена... Если упаковок больше полуто­ра тысяч, двадцатипятикратная.

— Тридцати, — сказал Бруно.

Он сбывал консервы, напитки, сигареты и лекарства на рынке из запасов, остававшихся после получения довольст­вия от убитых и убывших по ранению, сливал бензин и технические масла. Но на пенициллин цен не знал. Поэтому решил придерживаться главного правила спекулянтов: за­прашивать, пока чутьем не уловишь — ниточка, на которой висит интерес покупателя, истончилась, дальше обрыв.