Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

— Взгляни на заморского дьявола, — сказал Клео.

— Если взять среднего делового человека, ему далековато, пожалуй. Не предусмотрел риска. А так...

Бруно в эту минуту ощутил, как его машина осела. Соско­чил с подножки и, расталкивая кули и попрошаек, рванулся к задним колесам. Но продвинуться вперед, хотя бы на пол­шага, не удавалось. Теснившиеся перед ним, отворачивая лица, менялись, но от этого стена людей не делалась подат­ливей. В определенных кругах Сайгона прием назывался «вода держит утку».

Клео видел с балкона, как Бруно ухватился за борт маши­ны, подтянул

огромное тело, наступая на плечи и головы, и, проминая выгоревший брезент над кузовом, оказался возле груза, чтобы защищать свое достояние. Если под брезентом скрывалась засада, наверное, уже выскакивала бы оттуда.

Заметив, как четверо бродяг катят через мост снятые ко­леса, легионер крикнул:

— Насытились достаточно сегодня, уважаемые господа? Хорошо ли поели рису?

Обычное приветствие, с которым в китайском квартале обращаются при встрече. Кули свистели и улюлюкали, оце­нив попытку заморского дьявола «спасти лицо».

— Артист, — одобрил хозяин квартиры. — Но боец и ди­карь. Свои деньги я бы ему не доверил...

— Как раз, что нам нужно, — сказал Клео, поднимаясь с низкой табуреточки, на которой сидел, засучив до колен брюки в полоску. И окликнул мягко: — Сун Юй!

Жена выглянула на балкон, держа его полуботинки с зам­шевыми носами. Круглое лицо, прямой длинноватый нос, очерченные словно на лице Будды полные губы в улыбке, копирующей его, известную всем манеру держать углы рта растянутыми. Сквозняк бросил блестевшие, словно перья боевого петуха, черные пряди на ее глаза. Поведя головой, будто выражая сомнение, неясное, как туман на акварели с изображением утренних гор, откинула волосы.

С утра она надела сиреневый «ао-зай» и белые шелковые брюки. В заброшенной на ремне через плечо сумке держала свой браунинг и запасные обоймы к кольту Клео.

— Твой муж ставил на кон сорок тысяч, госпожа, — поль­стил ей хозяин квартиры.

Сун Юй кивнула, но смотрела на Клео.

— Француз дозрел. Приходил человек, сказал, что засады в машине нет, — сказала она.

Бруно кричал свое приветствие с грузовика, стиснутого оборванцами. Если затихал, поднимался угрожающий гул. Толпа поняла, что других слов заморский дьявол на языке улицы не знает, и выжидала, когда страх погонит его домой, чтобы разграбить машину. Конечно, перебравшись в кабину, можно бы жать и жать на сигнал, пока не прибегут вьетнам­цы-полицейские. Но дьявол с отвратительными синими глазами, уродливыми бесцветными прядями, слипшимися на мокром лбу, в почерневшей под мышками и на груди пестрой распашонке не хотел встречи с законом.

— Вскоре тебя стащат с борта, — сказал по-французски подошедший Клео, перед которым расступились. — И швырнут в канал, чтобы унесло...

– Ох!

— Извини, сержант, — сказал Клео, — что значит этот звук на твоем языке?

— Плохие вести.

— Надо запомнить. Звук интересный.

На отброшенный с грохотом задний борт машины легли тиковые доски. Запрыгнувшие по-кошачьи в кузов кули — не оборванцы, а крепкие ребята в черных пижамах с завязка­ми вместо пуговиц, с синими шнурками через лоб поверх длинных косм — сноровисто стаскивали фанерные ящики.

— Зачем разули грузовик? — спросил Бруно. Сухую

гор­тань саднило от крика. Губы горели. Едва удержался, чтобы не вдавить каблук в ладонь, которую Клео положил на ребро борта.

— Я обещал резину бедным людям. Товарец стратегиче­ский, ха-ха... На них они проживут пару недель при их ... ха-ха... экономии.

— Стоимость покрышек прибавь к платежу за товар!

— А получишь ли платеж?

— Ой-ой-ой-ей, — протянул Бруно, против собственной воли угрожающим тоном. Виски пронизывала острая боль.

— Опять любопытный звук, — сказал Клео.

— Издается, когда рассчитываешь только на кулаки.

— Богатый язык, а? Положение отражает точно.

— Жалею, что не прикончил тебя у протоки.

— Сожаления, сожаления... Никудышная долговая рас­писка, предъявленная несостоявшемуся будущему.

— Дерьмо!

— Протухшее яйцо заморской черепахи!

— Червивое потомство!

Клео повел шеей, стиснутой галстуком-бабочкой. Флане­левый пиджак резал под мышками да и казался короткова­тым, поскольку чувствовалось, как кольт, заткнутый на спи­не за ремень, выпирает из-под полы козлиным хвостом.

— Хорошо, — сказал он. — Последнее слово пусть будет за тобой. Но в этом случае извинись перед дамой.

Сун Юй протянула крохотный пакетик, перевязанный лыком. Бруно рванул узелок зубами... Они платили золотом!

4

Потеря казенного грузовика возле паровой рисорушки на набережной канала У Кэй повлекла не только разжалование в рядовые. Бруно Лябасти стал в 13-й полубригаде Ино­странного легиона и кандидатом на увольнение в отставку. Обещанное французское гражданство спасало от бродяжни­чества, но не от материальных затруднений. Франция «ждала новых сыновей», и только. Позаботиться о трудоустройстве предстояло самостоятельно. Бывших легионеров нанимали в складские сторожа в порту или спасателями на городские пляжи.

Бруно выгодно продал полученный слиток. Пенициллиновая сделка принесла деньги на два-три года безбедного существования. Но положенный в банк миллион франков выглядел мертвым с ничтожным процентом. Узнав, что сер­жант лишился нашивок, отринут от материальных ценно­стей и ждет отставку, Клео утратил к нему интерес. Бруно задумался. Завести мастерскую по ремонту радиоаппарату­ры или американских холодильников, открыть кафе, ска­жем, «Свидание легионеров», получить на льготных услови­ях плантацию — эти пути отталкивали его. Да и из Сайгона придется рано или поздно выметаться. Следовало взяться за нечто, сулившее скорый и обеспеченный отъезд в Европу.

Рене де Шомон-Гитри подсказала выход.

Она переписала найденный на отцовском столе доку­мент, озаглавленный «Программа ввоза из США оборудова­ния по коммерческой инициативе на 1953 год». Админист­рация Французского Индокитая разрешала частным лицам и компаниям закупку американских станков, транспортных средств или промышленных материалов в пределах до один­надцати миллионов американских долларов. По курсу Ин­докитайского банка сумма составляла двести двадцать мил­лионов пиастров, а черного валютного рынка — пятьсот пятьдесят миллионов.