Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

— Бруно, — сказала Рене. — Это «паккард». Американская роскошная безвкусица! Как же эта техника примитивна...

Иного дочь французского генерала подумать не могла. Бруно хотел напомнить, сколько раз бронетранспортер аме­риканского производства спасал жизнь ее мужа, да загово­рил Нго.

— Господин Доуви, — сказал он, полуобернувшись.

Рене не удивилась. Видимо, Сун Юй предупредила ее о новом имени.

— Да? — почтительно наклонился вперед Бруно.

Машина как раз мягко поднялась и опустилась на горба­том мосту через обводной канал напротив громадины Ки­тайской торговой палаты.

— Вы обещаете хранить тайну, которую

вам доверят?

— Обещаю.

— Мадам Рене, обещаете хранить тайну, которую вам до­верят? — спросила Сун Юй, наклонившись к затылку его жены. Китаянка сидела между Клео и Бруно на заднем си­денье. — Предупреждение... От этого будет зависеть здоровье, благополучие и будущее вашего супруга, а также членов ва­шей семьи как нынешних, так и будущих. Обещаете?

— Обещаю, — сказала Рене. — Но в деловые операции мужая не вмешиваюсь. Решает он... В этих... этих начинани­ях просто участвуют деньги моего отца как доля.

«Ах, умница», — подумал Бруно. Никаких денег отца Рене ни во что не вкладывала. Может, тайком... Старый горшок не вникал, как распоряжалась дочь семейным счетом в «Индо­китайском банке».

У ворот порта, когда машина въехала в узкий коридор между передвижными рогатками, затянутыми колючей проволокой, Бруно откинулся глубже на сиденье. Броневики охраны принадлежали легиону, хотя проверкой документов занимались жандармы. Не хотелось встретить знакомых. Нго предъявил, однако, сиреневый пропуск, по которому ма­шину пропустили без проверки пассажиров. За желтоватым зданием портовой администрации, по крыше которого крал­ся декоративный дракон, небо коптили пять труб гигантско­го «Пастера». Пакетбот водоизмещением в сорок четыре ты­сячи тонн служил «военному туризму» — возил между Марселем, Сайгоном и Хайфоном войска, оружие, отпуск­ников и инвалидов. Над ним кружились чайки, с криками пикируя на грязные надстройки. Возможно, с камбузов вы­гружали помои...

Пока машина разъезжалась с армейскими грузовиками, джипами и тягачами, тащившими пушки, вдоль пирсов, Клео вполголоса вводил Бруно в курс нового предприятия.

Полковник Беллон, военный комендант на борту «Пасте­ра», уполномочен обменивать военным, прибывающим или убывающим на пакетботе, индокитайские пиастры на ино­странную валюту — доллары или британские фунты, и нао­борот. Курс судовой кассы — двадцать три пиастра за доллар. Черный рынок дает пятьдесят. Беллон получает доллары для обмена по норме на каждого пассажира согласно списку при­нимаемых на борт. Обменивают же деньги не все офицеры и солдаты. Одни не ведают о своем праве, а другие, которых большинство, спускают жалованье накануне появления на борту, поскольку так повелось в армии. Полковник, отметив в списке, что все пассажиры воспользовались правом обме­на, невостребованные доллары продает в Сайгоне на черном рынке.

Операции такого рода привели Беллона к людям уважае­мого господина Нго. Прижатый легким шантажом, полков­ник соглашался, естественно, оплачивать посредничество мафии. Но его освободили от поборов, вежливо попросив о другом. Переправлять на «Пастере» кое-что в метрополию минуя таможню. Полковник поднимался на борт в сопро­вождении носильщиков с его личными чемоданами. Ни один пограничник не мог, конечно, остановить караван. Но, подавая пример дисциплины младшим офицерам, Беллон требовал, чтобы его вещи досматривались, как и всякая по­клажа остальных отъезжающих. Старая лиса знала на что шла. Если кому из таможенников пришло бы в голову рас­пороть

засаленные куртки кули-носильщиков, его вина ос­тавалась недоказанной. Но занятого сверх меры коменданта и так излишне задерживали, выслушивая требование о про­верке его личного багажа...

«Паккард» уперся никелированным бампером в ворота пакгауза 18-С. Кули в куцых клешах и широкой куртке, рас­пахнутой на груди, всмотрелся, наклонившись к ветровому стеклу. Ворота распахнули четверо, с явной натугой передви­гая ржавые створки. Не часто, видно, их открывали... Проехав несколько метров, машина снова уперлась в преграду — гоф­рированный экран с огромной надписью на китайском и французском: «Опасно для жизни! Ждать разрешения! Вы­соковольтные установки!».

Ворота снова закрыли, и упал мрак. Нго включил фары.

— Выходим, — сказал Клео.

Взвыл электромотор. Экран потянулся вверх.

Несколько десятков керосиновых ламп едва освещали пу­стой ангар, в середине которого за длинным столом человек двадцать возились с какими-то тряпками. На досках матово поблескивали ровные желтоватые бруски. Стоял приторно- гнилостный запах то ли пальмового масла, то ли гниющих крабов.

— Фу, вонь... Чем это так неприятно пахнет? — капризно сказала Рене.

— Лучший запах в мире, мадам, — ответил Нго.

Бруно взял со стола брусок, который потянул ладонь вниз. Поднес к коптилке. В квадратной вдавленности стояло обозначение «Р4883». Австралийское золото!

— Слитки этого разряда называются «путешествующи­ми», — сказал Нго. — Не подумайте чего... Золото отличной пробы и действительно разлито австралийским казначейст­вом. Любой банк мира безоговорочно примет и не спросит об источнике. Он указан... Три тысячи унций раскладывают­ся по особым кармашкам в одну куртку. Куртки надеваются на тело, под одежду. Выстирать не всегда успеваем, потому и запах... Мы его ценим. Европеец-таможенник воротит нос от азиатского грязнули.

— Какой нежный и ласковый, — сказала Рене, поглажи­вая слиток.

На другом краю стола в распоротые канистры из-под горючего паковали пачки стянутых крест-накрест бамбуко­вым лыком красных банкнот с изображением лаосского ко­роля. Человек в специальной выгородке, чтобы скрывать фейерверки сыпавшихся из-под сварочного пистолета искр, сшивал подававшиеся заготовки.

Вот где шла настоящая жизнь! Не на пирсах, где по тра­пам тащатся на «Пастер» искалеченные вояки, одурманен­ные разговорами о величии Франции, обобранные собствен­ными командирами. Слава всевышнему и китайским богам, что ему, Бруно, повезло с иным выходом из грязной войны. Нет, не встанет он в затылок последнему в очереди, тянущей­ся на борт пакетбота... Придет день, и он прокатит Рене на «паккарде». С вышколенным шофером. Его место здесь, в Азии. С Востока он не уедет. Если суждено выпасть из его мертвеющих рук когда -нибудь большим деньгам, таким большим, что их хватит многим его потомкам, пусть про­изойдет это тут, в Сайгоне.

Кули, набивавший подкладку куртки слитками, сказал соседу, возившемуся с пачками лаосских денег:

— Посмотри, Сы, как одеваются бабы у заморских чер­тей... Будто на ней ничего нет.

Сун Юй, по привычке державшаяся в тени, в отдалении от мужа, прислушалась.

— Ха, это что, — ответил Сы. — С моей стороны стола дьяволица вообще похожа на черепаху без панциря...

— Ты! — сказала ему Сун Юй вполголоса. — Заткни про­тухший рот.

Нго никогда и ничего не упускал из виду в таких местах.