Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Марчуков Андрей Владиславович

Чтоб Малороссии родной, Чтоб только русскому народу Вновь возвратить его свободу. [157]

И здесь не важно, что рылеевский Наливайко (как и большинство героев гражданской лирики той эпохи) не слишком напоминает своего реального прототипа, ру­ководствовавшегося куда менее возвышенными целями. Важно то, что Рылеев (как и многие декабристы) мало­россов понимает как «русский народ». Совершенно так же смотрел поэт-гражданин и на вопросы культуры. Так, в за­думанном им «Историческом словаре русских писателей» (к сожалению, этот замысел, как и многие другие, Кондратий Фёдорович так и не успел осуществить) должны были присутствовать все писатели-малороссы современности и прошлого (например, известный малороссийский фило­соф Г. С. Сковорода) [158] .

157

Рылеев

К. Ф.Указ. соч. С. 145.

158

Заславский И. Я.Указ. соч. С. 27.

Стоит отметить и ещё одно важное обстоятельство: при всём своеобразии собственного взгляда на историю и люди декабристского круга, и просто писавшие в духе героического и гражданского романтизма, незаметно ста­ли включать в отечественную историю не только сюжеты древней или великорусской её части, но и не столь давние события казачьего прошлого Малой Руси.

Но если с Северином Наливайкой и Семёном Палеем (не говоря уже о Богдане Хмельницком) всё было более- менее ясно и их деятельность вызывала сочувствие и под­держку, то, скажем, с Иваном Мазепой или его племян­ником Андреем Войнаровским дело обстояло гораздо сложнее. Однако же неприятие современных социально-­политических реалий проецировалось на прошлое, бла­годаря чему в романтическо-гражданственные одежды облекались фигуры, чьи поступки и порывы от гражданско- патриотических были весьма далеки. Вот и рылеевский Войнаровский во имя пропаганды идей свободы показан не заговорщиком, посвящённым в планы Мазепы, а от­важным гражданином, патриотом и тираноборцем, под­нявшимся против самодержавия.

Ах, может, был я в заблужденьи, Кипящей ревностью горя; Но я в слепом ожесточеньи, Тираном почитал царя. —

размышляет герой в конце жизни, начиная уже сомневать­ся в правоте своих оценок и дел [159] .

Таков и гетман Иван Мазепа, волею случая (а вернее, благодаря европейской внешнеполитической игре и вну­тренним особенностям развития Малороссии конца XVIII — XIX века) из не самого заметного персонажа пре­вратившийся чуть ли не в одну из известнейших и тира­жируемых фигур мировой истории. Не случайно, что миф о Мазепе как одиноком романтическом герое и борце за свободу заложил в своей «Истории Карла XII» (1731 г.) не кто иной, как Вольтер (настоящее имя — М. Ф. Аруэ), тогда ещё молодой человек, а позже властитель дум и за­конодатель интеллектуальных мод. Сочинение пользова­лось невероятной популярностью: только в XVIII веке оно переиздавалось (на различных языках) 114 раз. Во многом благодаря именно Вольтеру в европейском сознании фор­мируется образ «страны казаков», которую «московиты», по его словам, «старались по мере сил обратить в рабское состояние», «тогда как Украина всегда хотела быть свобод­ной». Характерно и то, что Вольтер не пояснял, когда она хотела быть свободной и от кого. Затем романтический облик гетмана укрепился благодаря поэме Дж. Байрона «Мазепа» (1818 г.) и одноимённому стихотворению В. Гюго (1829 г.), а затем ещё целому ряду иностранных и русских произведений литературы, музыки и живописи [160] .

159

Рылеев К. Ф.Указ. соч. С. 134.

160

Курукин И. В.Образы и трагедия гетмана Мазепы // Артамонов В. А., Кочегаров К. А., Курукин И. В.Вторжение шведской армии на Гетман­щину в 1708 г. СПб., 2008. С. 182-183; Звиняцковский В. Я.Истори­ческое ядро «Миргорода» в свете художественно-мифологических установок XVIII — первой трети XIX вв. и документированной исто­рии Украины. «Тарас Бульба» и «История Русов». С. 291.

Нельзя в этом контексте обойти вниманием и «Исто­рию Русов». Она вобрала в себя этот миф, дополнив его собственными наработками. Мазепа преподносится в ней в самом выгодном свете как мудрый правитель и патриот, поглощённый исключительно заботой об Украине. Тогда как Пётр I и его соратник А. Д. Меньшиков изображены исчадиями ада и врагами малороссийского народа, ну а Карл XII и шведы — друзьями Украины.

И этот двойной миф оказался весьма живуч. Тот же Ры­леев не заблуждался насчёт коварства и честолюбия гетма­на, характеризуя его как «великого лицемера, скрывающе­го свои злые намерения под желанием блага родине»:

Не знаю я, хотел ли он Спасти

от бед народ Украйны, Иль в ней себе воздвигнуть трон — Мне гетман не открыл сей тайны... —

говорит Войнаровский и продолжает:

И, странник, повторю: не знаю, Что в глубине души своей Готовил он родному краю [161] .

Исторически верно изображает Рылеев и отношение на­рода к старому гетману и его поступку:

Народ Петра благословлял... Тебя ж, Мазепа, как Иуду, Клянут украинцы повсюду. [162]

161

Рылеев К. Ф.Указ. соч. С. 136-137.

162

Там же. С. 136.

Однако под влиянием «мазепинского мифа» и антисамодержавных идей (вот так внутриполитический контекст может повлиять на формирование образа той или иной территории, в данном случае исторического) поэт созда­вал вокруг него налёт таинственности и романтичности. И в ещё большей степени гражданственность и «души пре­красные порывы» присущи главному герою поэмы — само­му Войнаровскому, как «непричастному» к «непонятному» Мазепе (хоть, как уже было сказано, и начавшему раскаи­ваться в делах своей юности).

И российское общество, все его общественно-политиче­ские и художественно-эстетические круги, не могло остать­ся в стороне от осмысления проблемы. Решая, кто же такой Мазепа, герой он или нет, гражданско-патриотическими или корыстными мотивами он руководствовался, россий­ское общество не только эмоционально оценивало ту эпо­ху или дело Петра I. Оно параллельно принимало или от­вергало западный миф о Мазепе (и Украине) и идеологию казачьего (а после — украинского) самостийничества и определялось в отношении Малороссии по принципу «своё — не своё, вместе — врозь». Журнальная дискуссия, развернувшаяся, скажем, вокруг пушкинской «Полтавы», главный герой которой всё тот же Мазепа, только способ­ствовала этому поиску.

«Полтава», вышедшая в 1828-1829 годах, стала одним из самых значительных произведений русской литерату­ры того времени (да и вообще) об Украине. Как и ко вся­кому литературному произведению, к поэме нельзя подходить как к документальному историческому иссле­дованию. Центральное место в ней занимает любовный (хоть и реальный) сюжет. Да и Мазепа изображён чуть ли не главным противником Петра и участником Полтавско­го сражения, хотя на самом деле ни сам он, ни та горстка казаков, что осталась с ним (примерно в тысячу человек), в битве не участвовали: шведы им просто не доверяли, и притом не без оснований. Тут уж в дело вступали за­коны жанра: как главный герой, Мазепа просто не может «вести себя» по-другому. Не избежал Пушкин и дани тому самому мифу, изобразив ситуацию так, будто на Украине действительно имелась благоприятная среда для планов гетмана:

Украйна глухо волновалась. Давно в ней искра разгоралась. Друзья кровавой старины Народной чаяли войны, Роптали, требуя кичливо, Чтоб гетман узы их расторг, И Карла ждал нетерпеливо Их легкомысленный восторг.

И «юность удалая», не желая погибать за Петра «в снегах чужбины дальной», мечтала:

Теперь бы грянуть нам войною На ненавистную Москву! [163]

163

Пушкин А. С.Собр. соч. в 10 т. Т. 3. С. 176.

Подобные мечтания (разумеется, без того, чтобы «гря­нуть» на кого-то войною) были свойственны скорее поклон­никам казачьего мифа из числа современников Пушкина, нежели реальному казачеству времён Мазепы, Кочубея, Ис­кры и Скоропадского. И хотя поэт не был знаком с «Исто­рией Русов», когда работал над поэмой (об этом свидетель­ствует Максимович, лично подаривший Пушкину список текста), это не исключает того, что ему могло быть известно о наличии в обществе такого рода настроений [164] .

164

Максимович М. А.Собр. соч. Т. 3. Киев, 1880. С. 491.