Укротить ловеласа
Шрифт:
— Олег Натанович? — выпалила Надя, едва услышав знакомый скрипучий голос. — Я хочу уволиться.
Глава 11 (1)
— Открывай! Открывай сейчас же! Я знаю, ты дома! — дверь ходила ходуном, не иначе Платон таранил ее чехлом от виолончели.
Надя вжалась в стенку и затаилась. Зажмурилась даже по-детски. Как будто если ты ничего не видишь, то и тебя никто не найдет.
— На-дя! — на лестничной клетке что-то громыхнуло. — Я ведь в окно влезу!
В очередной
— Ты что тут буянишь, а? — зазвенело сопрано Людмилы Сергеевны, соседки снизу.
Не то чтобы Надя первым делом по переезду перезнакомилась с соседями, она вообще комфортно себя чувствовала, не зная, кто обитает за стенкой. Людмила Сергеевна явилась сама, не успела Надя распаковать последнюю коробку. И будто снова запахло детством.
— Кто у вас тут топает? — беспокойная старушенция мастерски вклинила нос в квартиру. — У меня муж лежачий, ему тишина нужна!
— Да я одна.
— Ты что, кирзачи дома носишь?..
Так и началось неприятное, но от этого не менее регулярное Надино общение с Людмилой Сергеевной. Та заглядывала каждый день, иногда и по два раза, и всякий раз неизбежно рассказывала про лежачего мужа и проверяла, не заселила ли Надя под шумок бригаду-другую таджиков. Сегодня же, впервые за все время, Надя была рада соседской ревизии.
— Я по делу пришел! — донесся снаружи ответ Платона.
— Знаю я вас таких, по делу! Заперто — значит, нечего колошматить! У меня муж после инсульта, ему тишина нужна!
— Послушайте, я очень сочувствую вашему мужу, но мне надо поговорить с подругой… Это важно!
— Нет ее, не видно, что ли?! — и в дверном глазке потемнело: Людмила Сергеевна лично решила проверить, видно или не видно. У Нади аж мурашки высыпали, даже сквозь дверь она чувствовала на себе испытующий взгляд.
— Да дома она, я точно знаю! — вмешался Платон.
— А если и так? Не открывает, значит, не хочет говорить с тобой. Тоже мне, переговорщик выискался… И правильно делает, что не пускает, она — девушка одинокая, ей зачем проблемы?
— А может, с ней случилось что-то! Она к телефону второй день не подходит.
— Ничего с ней не случилось, — проворчала Людмила Сергеевна уже тише. То ли Платон подкупил ее своей заботой, то ли выдал одну из своих фирменных улыбок, и старушка растаяла. — С утра еще топала, у мужа моего аж давление подскочило.
— Да, она может…
— И нечего мне тут ухмыляться! — отрезала Людмила Сергеевна, и Надя ей мысленно зааплодировала. Нашлась на свете женщина, способная противостоять Платоновской харизме! — Я сейчас полицию вызову!
— Да мне просто поговорить с ней надо! — взмолился Платон. Надя почти увидела, как он жалостливо поднимает брови, как пронзительно заглядывает старушке в глаза.
— Вот участковому это и расскажешь! А ты там не топай! — и за дверью послышалось стихающее шарканье.
Надя осторожно, не дыша, на цыпочках приблизилась к глазку. Платон все еще стоял снаружи и сердито смотрел перед собой.
— Я все равно тебя найду, — сказал он тихо. — Вечно ты там сидеть не сможешь! — и, наконец, отошел к лифту, а Надя смогла выдохнуть.
Она знала, что рано или поздно ей придется поговорить с Платоном. Он имел право требовать объяснений насчет ее бегства, — по-другому увольнение назвать было нельзя. Но как еще ей было поступить? По кускам хвост не рубят, только сразу — и быстро.
Надя боялась не столько Платона, сколько собственной на него реакции. Он бы опять затеял умилительные разговоры по душам, начал бы извиняться, а уж это он умел делать мастерски. Если бы кто-то придумал международный конкурс по извинениям, Платон Барабаш взял бы гран-при, никаких сомнений. Кто знает, что бы он пустил в ход? Собственноручно приготовленный ужин, неприлично дорогие билеты на редкий концерт, пальцевого человечка, в конце концов. Или, и того хуже, поцелуи со вкусом банановой пасты. Однажды Надя уже не устояла и вряд ли бы выдержала теперь.
Воскобойников уговаривал ее остаться, братья с сестрами подготовили интервенцию, Римма Ильинична строчила проникновенные сообщения. Надя не отвечала никому. Она приняла решение и никому не позволяла сдвинуть ее ни на йоту. Заблокировала Платона везде, где только можно, сдала все пароли начальству, затарилась едой, как будто вот-вот должен был грянуть апокалипсис. И заперлась. Так ведь лечат зависимость, — только полной изоляцией.
Конечно, ее ломало. Конечно, подмывало залезть в инстаграм, проверить, не выложил ли Платон новое видео. Хотелось позвонить хоть кому-нибудь из бывших коллег и узнать, кому откомандировали Платона. Но Надя крепилась. Отчасти, потому что в кои-то веки решила взять жизнь в свои руки, отчасти — из-за Лизы. Если бы Платона отдали ей, Надя бы просто не выдержала.
Первые дни оказались самыми трудными. Атаковала родня, звонили и писали разные люди по поводу концертов Платона. Да и сам он не унимался: то набирал ей с незнакомых номеров, то вот решил вломиться в квартиру. Честь и хвала Людмиле Сергеевне, обошлось.
Надя не знала точно, сколько времени ей понадобится, чтобы собраться с духом. Денежные запасы таяли, а идей, где работать дальше, не прибавлялось. Собственно, их вообще не было.
Любая работа, не связанная с музыкой, вызывала у Нади тошноту. Любая работа, связанная с музыкой, — тем более. Сидеть взаперти становилось невыносимо, и на четвертый день Надя поняла, что еще немного — и она превратится в овощ. Оделась, — даже правильнее сказать, принарядилась, — накрасилась, и вышла из квартиры, куда глаза глядят.