Уксус
Шрифт:
Мне захотелось спастись бегством, но я лишь попросил её перейти на «ты». Она охотно согласилась. Я почувствовал как необратимо трезвею и поднял руку. Тот час же потасканный ВАЗ 2106 затормозил перед нами, скрежеща всеми своими внутренностями. Я обернулся к девушке в чёрном пальто, чтобы спросить адрес. Она брезгливо осмотрела автомобиль и наконец процедила:
– Но это не такси…
– Конечно, нет, где же в такой час такси сыщешь? Твои друзья на таком же инвалиде автопрома поехали. И ничего… не жаловались, – бодро проговорил я и юркнул на переднее сиденье. – Так где ты
Видимо, испугавшись, что я уеду без неё, девушка в чёрном пальто поспешно влезла в машину и назвала свой адрес. Водитель нажал слабосветящуюся кнопку автомагнитолы, попрыгал по радиоволнам, остановился на самой, по его мнению, лиричной мелодии и вдавил в пол педаль акселератора. Вскоре мы подъехали к дому девушки в чёрном пальто. Я обернулся к ней и протянул руку:
– Что ж… Приятно было познакомиться! Интересный вечер, интересные друзья и ты, конечно же…
– А как же кофе? – жалобно проговорила она, и её большие глаза увлажнились.
Я развёл руки, готовый произнести какую-нибудь отговорку, но вдруг жалость, какую я обычно испытываю к бездомным животным, стиснула моё сердце и заставила сказать:
– Ах, да, кофе, а я совсем забыл…
Я вылез из машины и помог вылезти девушке в чёрном пальто. Она пристально посмотрела мне в глаза и, убедившись в твёрдости моих намерений, медленно пошла к подъезду. Я просунул голову в машину, расплатился с водителем и поплёлся следом. В квартире пахло эзотерикой и распадом. В прихожей на стене висел плакат с изображением седовласого старца очень похожего на Льва Толстого, которого переехал поезд. Я посочувствовал Льву Толстому, разулся и прошёл за девушкой в чёрном платье в кухню.
– А ты пальто не снял.
– Да.
– Так сними.
Я ограничился расстёгиванием пуговиц. В кухне горела тусклая лампочка, между подоконником и батареей болталась ажурная паутина, на столе в миске, наполовину наполненной мутной водой, корёжились белые черви, в грязной раковине суетились рыжие тараканы. Под ногами повсеместно хрустела разбитая кафельная плитка.
– Знаешь, спасибо, но кофе мне что-то не хочется…
– Точно?
– Точно.
– А что тогда будем делать?
– Э-э-э-м-м-м… Не знаю… Да я, наверное, поеду домой…
– Так быстро? – она грустно посмотрела на меня и провела рукой по волосам, размышляя. Потом улыбнулась своим мыслям и тронула меня за локоть. – Пойдём, я тебе кое-что покажу…
Мы прошли в комнату. Девушка в чёрном платье приблизилась к кованной этажерке в углу и чиркнула спичкой, потом ещё одной и ещё. Вскоре комната наполнилась тяжёлым запахом ароматических палочек, по углам задёргались тени от зажжённых свечей. Я огляделся. Со стен клочьями свисали обои, потолок в углу украшала на манер дорблю плесень, паркет был изъеден древесным жуком.
– Иди сюда, садись, – сказала девушка в чёрном платье и указала на софу с торчащими кое-где пружинами. Я подошёл и сел на край.
Девушка в чёрном платье достала из шкафа пыльный патефон и коробку с пластинками:
– Я коллекционирую тишину.
– М-м-м, – ответил я.
Она поставила патефон на пол у моих ног, подошла к окну и потянула чёрный шнурок.
– Тебе нравится?
Я пожал плечами.
– Это запись тишины в одном из подвалов блокадного Ленинграда, сделанная сразу же после бомбёжки. Как ты можешь слышать, в подвале никого нет, хотя прежде там проживало около тридцати человек. Все погибли!
– Кем была сделана запись?
– Не знаю.
Девушка в чёрном платье поменяла пластинку и покрутила патефонную ручку:
– А это ночная тишина в клозете в небольшой квартирке на окраине Парижа 30-х годов.
Я ничего не ответил, искренне силясь уловить разницу, но тщетно. Шеллачная пластинка кружилась, игла шуршала, спираль времени винтом проворачивалась сквозь мою явь. Когда диск остановился, девушка в чёрном платье сняла его и бережно положила в бумажный конверт:
– Знаешь, у меня есть невероятная пластинка… с записями замиксованной тишины… Какие-то ретро-диджеи постарались! Хочешь послушать?
Я пожал плечами. Она поставила новую пластинку и покрутила патефонную ручку. Игла зашуршала по вращающейся поверхности. Я уставился на паркет, спустя неопределённое время девушка в чёрном платье испытующе посмотрела на меня и спросила:
– Ну как тебе? Это тишина пустыни, смешанная с молчанием морга и с безмолвием в квартире, где жил серийный убийца, – я машинально покивал, продолжая делать вид, что слушаю. – Сильно, верно? Какой обертон беззвучья! Средоточие идей… Интенсивность… Что же ты? Неужели не слышишь?!
Я не ответил. Девушка в чёрном платье внимательно оглядела меня и сказала:
– А ты пальто так и не снял…
– Да-а-а, не снял…
– Не жарко? – спросила она и, не дождавшись ответа, продолжила говорить, – странно, что ты не умеешь слушать тишину… Тишина – это очень важно! Тишина, записанная на пластинку, – это по сути чёрный квадрат, нарисованный Малевичем.
– О-ох, – вырвалось у меня.
– Что? – девушка в чёрном платье приподняла правую бровь.
– Да так, ничего…
– Нет уж! Говори!
– Чёрный квадрат…
– Что «чёрный квадрат»?
– Ну-у-у, – мне было лень говорить, но сердитые глаза напротив требовали объяснений. – Ты, так же как и твой друг, ищешь смысл в «Чёрном квадрате»…
– Да, ищу. Ведь смыслы есть везде! Если есть «Чёрный квадрат» в живописи, почему не может быть «Чёрного квадрата» в музыке? Тишина – это своеобразный «Чёрный квадрат», только не в красках, а в звуках…
– Хорошо, – беспомощно выдохнул я.
– Что? Ты не согласен?